ШВАБИНСКИЙ

1973 год... Осень. Вся Прага в плакатах - на золотом фоне мужской строгий профиль. Энергичный, крутолобый. Кудрявая грива волос. Тонкий нос с горбинкой. Острый взгляд чуть прищуренных глаз. Осанка спокойна и полна достоинства, благородства. Открытое лицо говорит о прямодушии и честности. Он прост. Что-то в нем от рабочего, мастерового... Сила и верность в каждой черте его характера. Это Макс Швабинский. Художник. Гордость Чехословакии... Плакат выпущен к столетнему юбилею со дня рождения мастера. День этот отмечает вся страна, весь мир.

Сентябрь. Кованая старая бронза осени. Черная бездна звездной мги. Ломкая льдинка молодого месяца. Острые скалы храмов. Готика. Каменная песня средневековья. Тяжелые, темные от смога скульптуры Карлова моста. Легкие, прозрачные купола соборов. Барокко... Колдовской силуэт Градчан, словно выплывающий из облаков. Серебряный простор Влтавы. Розовая парабола в бирюзовом небе - след самолета. Звуки шагов по истертым плитам мостовой... Стремительный полет флагов.

...Мы едем в город Кромержиж, где развернута юбилейная выставка из произведений Швабинского.

Ганацкие Афины... Такое гордое название носит Кромержиж. Город на Мораве, заложенный в двенадцатом веке, один из культурных центров Чехии.

Однажды, давным-давно, крупнейший чешский художник Йозеф Манес посетил Кромержиж. Это было в 1848 году. Живописец путешествовал по Моравии. Изучал быт, обычаи, костюмы... Эта поездка немало способствовала становлению Манеса - мастера, воспевшего жизнь народа своей страны. Его замечательное творчество во многом определило дальнейшее развитие реалистической станковой национальной живописи, и его недаром называли учителем большинства художников XIX века в Чехословакии...

Надо же было случиться, что в 1873 году именно в Кромержиже, ровно через двадцать пять лет после посещения города знаменитым Манесом, на свет появился малыш, которому было предопределено продолжить и развить дело Манеса...

Дебелая, румяная повитуха едва ли предполагала, что именно этот новорожденный станет одним из самых ярких художников Европы. Откуда было знать простой акушерке, принявшей на своем веку не одну сотню детей, что именно этот громко пищавший карапуз, родившийся 17 сентября 1873 года и нареченный вскоре Максом, впоследствии создаст творения, которыми возвеличит искусство своей родины и обессмертит себя... И что именно его юбилей будут так торжественно праздновать через сто лет все его земляки. Впрочем, не только земляки. Всемирный Совет Мира и ЮНЕСКО включили день рождения великого художника в знаменательные даты 1973 года.

Итак, мы спешим на родину Швабинского, на его юбилейную выставку...

Кромержиж... Утро. Тишина. Прохладная лазурь осеннего высокого неба. Косые лучи бледного солнца заставляют согласно петь чистые краски древнего города. Внезапно тишину и безмятежность разбудил хрустальный звон курантов. Заговорила старинная башня ратуши, и ровно через мгновение на этот мелодичный зов ответил старый замок. Но это продолжалось лишь миг. Еще не прозвучал последний, девятый, удар часов, как это состояние раздумья и благости взорвал грохот и треск мотоциклов. Молодые парни в желтых и оранжевых шлемах, подобно розовым и фиолетовым диковинным осам (так тонко были перехвачены у них талии), низко пригнувшись к рулям своих машин, носились по мостовой, оглушая всех и вся... Это наваждение длилось минуту. Пестрый мираж исчез так же быстро, как появился. Остался только запах бензина. И снова тишина покорила площадь. Ветер донес издалека звуки музыки. Оркестр играл Гайдна. По вековой брусчатке прошли девушки в туфлях на модной «платформе». Цокот их каблуков разнесло эхо. II снова пробили куранты... Осенний свежий ветер колышет чехословацкие и советские флаги. Страна отмечает годовщину словацкого восстания. Над ажурным, резным флюгером старой ратуши блеснула серебряная птица. Ил-62 прокладывал новую трассу. Век контрастов, век двадцатый... Старый квартал. Улочка, узкая, как коридор. Тесно прижавшись друг к другу, стоят домики-шкатулки. Резные, расписные... Из темного, почти черного квадрата окна двухэтажного особнячка выглядывает, как из рамы старинного холста, красавица в сиреневом парике, эдакая Коппелия XX века. Загадочная. С перламутровой улыбкой на восково-бледном лице. В лиловом платье. Ее тонкая рука в белой перчатке держит желтый цветок.

Рядом с этим домиком-шкатулкой, почти в двух шагах - скромное здание в четыре окна. На нем мемориальная доска с барельефом Швабинского. В этом двухэтажном домике родился мастер...

Центральная площадь Кромержижа. Около здания выставки на стоянке - добрая дюжина туристских автобусов, много машин... У входа людно. Молодежь, старики, дети, целые семьи пришли на встречу с прекрасным. Открывает экспозицию скульптурный портрет Швабинского, исполненный его большим, верным другом - скульптором Яном Штурсой.

Просторные, светлые залы... Картины, эстампы, рисунки... На втором этаже монументальные работы - панно, эскизы росписей. Картоны для витражей и мозаик... Дарование Швабинского раскрылось во всю мощь на этой выставке... Должен признаться, что мне довелось видеть лишь одну экспозицию работ мастера в Москве, в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Это было великолепное собрание офортов, литографий, рисунков, ксилографии... Помню, каким успехом пользовался у москвичей портрет Юлиуса Фучика. Но то, что я увидел в Кромержиже, превзошло все ожидания. Предо мною во всем великолепии предстал бесконечно добрый и сильный мастер, любивший свой народ и свою страну.

Швабинский - прирожденный реалист. Если в самых ранних его живописных композициях чувствуется некое влияние прерафаэлитов, то с годами могучее реалистическое дарование побеждает это воздействие и вовсе высвобождается изначальное, простое, ясное и необычайно крепкое и здоровое видение мира. Поражает у художника его виртуозное владение рисунком буквально с самых первых листов, выполненных пером либо углем. Восхищает блистательное чувство формы, силуэта, тона... Но что особенно удивляет в его манере рисовать, так это поистине рембрандтовская маэстрия во владении магией светотени, то поистине колдовское качество, которое заставляет жить каждый штрих, каждый объем изображения.

Экспозицию первого зала открывает большое по­отно.

«Бедный край»... Ветер, холодный осенний ветер гнет к земле молодые березы. Гонит по огромному, пустынному небу стаи облаков. Гуляет по склонам крутогорбых холмов. Шуршит в выжженной траве... Бугор. Синий вереск. Молодая женщина. Такая же одинокая, как березка... Стройная. Печальная. Одетая в скромное темное платье... Она устала. Ее босые ноги долго бродили по этой неласковой, скудной земле. Женщина выбилась из сил. Жизнь ее тяжкая, непосильная. Беспросветная... Широко раскрыты грустные глаза. Беспомощно разведены руки... Что делать? Как жить? Она силится что-то сказать нам... Что? О том, что ее молодость нелегка, что судьба уже измотала ее. Что она изнемогла. О том, что земля ее края сурова и трудно, очень трудно родит. Что много, очень много сил требует она от крестьянина... Труда и пота... Ветер поет грустную и протяжную песню Верховины.

Известно, что позировала для этого холста художнику Эла, его будущая жена. Известно, как нелегко было служить моделью взыскательному живописцу, сколько сил потратил Швабинский, создавая свой шедевр... Достаточно поглядеть на подготовительные этюды, написанные мастером в окрестностях Козлова, где он жил летом, чтобы понять, сколько труда, таланта вложено в это полотно, написанное в 1900 году...

Эла... Она глядит на нас с десятков холстов Швабинского. Молодой художник не скрывает своих чувств. Он влюблен в свою юную супругу и от всего сердца радуется охватившему его ощущению полного счастья... И этот простодушный восторг передается зрителю, и мы любуемся молодой женщиной - то задумчивой, то веселой и задорной... С годами первый порыв угас, Все чаще мастер пишет семейные группы, где появляются новые персонажи. Словом, время накладывает свой неумолимый след на отношения супругов.

Шли годы... Швабинскому минуло сорок лет. Его талант достиг полного расцвета. Он работал как одержимый... Из-под его кисти, пера, резца выходили де­сятки новых творений... Его слава росла. Казалось, судьба мастера была безоблачна. Жизнь сложилась удачно, душа должна быть спокойна... Однако все было не так... Мы не знаем, когда пролегла первая трещина в отношениях Элы и художника, но год от года холод и равнодушие овладевали бездетным домом Щвабинских... Вот полотно с простым названием «Ателье», или «Мастерская художника», которое отражает назревающую драму в семье живописца...

«Ателье»... 1916 год. Название полотна ничего, кажется, не говорит. В центре композиции сам художник наносит на большой холст первые штрихи углем. Ему позирует модель в странном серо-голубом хитоне, в руках у женщины красные тюльпаны. На голове ве­нок из желтых кувшинок... Желтый и красный - цвета-символы. Нет ли и здесь скрытой символики?.. Обратимся к остальным персонажам холста. В самой середине картины в нарядном белом кружевном платье томно расположилась в кресле супруга художника, Эла. Она с вымученной светской улыбкой-гримасой обращается к молодой женщине, стоящей к нам спиной. Это Анна Верихова, супруга Рудольфа Вериха, который находится на картине рядом с мастером, в черной строгой паре. Анна молчит... Она задумалась. Ее раздумье не напрасно... Ведь Швабинский безумно влюблен в Анну. Эла не может не догадываться об охватившей мужа страсти. И, как всегда бывает в жизни, ничего пока не знает муж Анны - Рудольф. Слышно, как шуршит уголь по шероховатому холсту, как шелестит тяжелое шелковое платье Анны и как беззаботно смеется ничего не подозревающая маленькая Сюзанна - дочь Анны... Сюзанна тесно прижалась к тете Эле, схватила ее холодную руку и о чем-то спрашивает маму. Прелестная Анна потупилась и молчит... Только нервные пальцы перебирают густые пряди тяжелой русой косы... Тишина царит в ателье... Но слышно биение сердец живых людей, любящих и страдающих... Все в этом полотне насыщено предгрозовой атмосферой житейской драмы. И чем больше вглядываешься в холст, тем сильнее, глубже постигаешь остроту психологической завязки картины, мастерство реалистического письма... Всего лишь «Ателье». Всего лишь простая комната. Но это арена борьбы страстей людских...

Как давно все это было! Наверно, давно уже нет в живых участников этой житейской драмы. А маленькая Сюзанна? Может быть, она здравствует? Ведь на картине ей всего лет пять, не более. Не буду описывать всех деталей поиска, но Сюзанна нашлась... в каталоге выставки в числе составителей, где она именовалась Сюзанной Швабинской! Как мне рассказали, Макс Швабинский все же развелся с Элой и женился на Анпо Всрыховой, и впоследствии его дочь Сюзанна стала Сюзанной Швабинской.,. И она жива!

...На другой день, узнав, что Сюзанна Швабинская в эти дни отдыхает в Козлове, где когда-то Швабинский приобрел маленький домик, мы решили посетить ее.

Чехословакия! Мерно дышит земля. Как пологие волны Влтавы - ритмичны линии холмов. Ласкова, уютна природа. Густы заросли курчавого темно-зеленого хмеля. Светлы просторы полей. Крутой серпантин. Березовая многокилометровая аллея уводит нас в гору. Впереди Козлов... Сосна. Ель. Чешско-Моравская Берховина... Узкая дорога. Одноэтажный домик под черепичной крышей. Багровая рябина. Золотые шары. Розовые мальвы окружают строение. В палисаднике цветут астры. Маленькая терраса. На мой стук отвечает тишина. Хозяйки нет. Через стекла окна видны репродукции с картин Швабинского. На полу две лейки. Тихо. Далеко внизу, на косогоре, жгут солому, и ветерок доносит горький запах дыма. За холмами вдали синеет бор. Дом пуст. Сюзанны нет. Голубые ставни домика растворены. На подоконниках за стеклом- красная герань... Широкая старая деревянная скамья. Ветер шелестит в листьях бузины. Шевелит венчики табака и душистого горошка. Оранжевая бабочка села на коричневые от времени перила террасы... «Здесь когда-то жил Швабинский»,- подумал я. Зеленый, тихий мир окружал пас... Синие дымы тянутся в высокое небо. Ветерок запутался в ветках берез.

Мы не дождались Сюзанны. Я сорвал на память бархатный фиолетовый цветок анютиных глазок. Вот и большая груша, которая теперь вечно цветет на этю­дах Швабинского. А вот и скамейка под яблоней, где так любил сидеть художник. Маленький садик... Сливы. Яблони. Груши. Они остались навсегда в цветущих полотнах мастера... Я легко себе представил в этой дремотной тишине белое платье Элы - первой любви, воспетой живописцем... Так искусство делает мгновения вечными.

...Березы провожали нас в путь. Солнце садилось. Длинные золотые лучи зажгли розовым светом стволы деревьев. Тени окутали лес... На одной из берез черная табличка. Надпись: «Дорога Макса Швабинского».

И снова Прага... Злата уличка в Градчанах. Я брожу по щербатой древней мостовой и ловлю себя на мысли, что это все мне... снится. Что сейчас кто-то закроет занавес и зажжет свет в большом зале - и все исчезнет. И эти яркие домики, такие разные и затейливые, и игрушечные палисадники с настоящими подсолнухами, и эти ажурные ограды, решетки и фонари. Все детское, затаенное, что было запрятано во мне глубоко-глубоко,- все это вдруг пробило оболочку человека, много прожившего, и весь прагматизм немедля покинул мою душу. Я вдруг вспомнил первую книжку сказок Андерсена, и все колдовство «Синей птицы», и драгоценные камни в простой избе Тильтиль и Митиль. И все это случилось в то мгновение, когда я ступил на неровный булыжник Златой улички и прошел по ней. Всего сто шагов, не больше... Но эти шаги уводят нас на три столетия назад. По три года на каждый шаг. И когда мы подходим к последнему домику, покрашенному «польверонезе», то мы вдруг становимся старше на триста лет! Но чудо заключается в том, что мы одновременно возвращаемся в детство и становимся вдруг молодыми, без помощи гетовского Мефистофеля... Злата уличка вручает нам ключи от полузабытой юности.

Женщина разулась и, держа модные туфли на «платформе», на цыпочках идет с подругой под руку. Может, она почувствовала себя девчонкой, маленькой и взбалмошной... Бредет, бредет поток очарованных людей по этой улице старых мастеров, всего лишь одном из чудес Злата Праги... Вдруг куранты пробили пять раз, и я вмиг вспомнил: пора ехать к Сюзанне.

...Маленький домик на багряной от опавших листьев улице. Калитка недовольно проскрипела. Второй этаж. Узкая лестница.

Нас встречает стройная женщина - Сюзанна. Милая улыбка. Живые карие глаза - приветливые, удивительно добрые... Тесная прихожая. Небольшая комната. Стены увешаны картинами. По потолку бродят солнечные зайчики, пробившиеся сквозь листву деревьев.

- Чьи это картины? - спрашиваю я, несколько оторопев от этой встречи. Сюзанна не удивлена столь странному началу беседы.

- Это картины моего отца, Рудольфа Вериха... Первого отца.

Небольшие, талантливо написанные полотна напомнили мне живопись Воллара, Боннара... Я говорю об этом.

- Ведь мой отец был художник и очень любил Воллара и французских импрессионистов.

Мне не терпится узнать подробности создания полотна «Ателье», и я спрашиваю Сюзанну об этом.

Сюзанна внимательно посмотрела на меня и тихо сказала:

- Я отлично помню, хотя мне было немного лет,- тут она улыбнулась,- как писал «Ателье» Швабин-ский... Тогда мастерская находилась напротив Пороховой башни, и я часто подбегала к окну любоваться на чудесную архитектуру, хотя это мешало ему писать.

Швабинский очень долго готовился к созданию этой картины. Но саму ее он написал быстро. Почти в месяц. Так мне рассказывала мама... Он был очень строг к себе,- продолжала Сюзанна.- Живопись, живопись и еще раз живопись. В этом была вся его жизнь. Труд…Ритмичный, строго по задуманному плану. Это очень важно, потому что богема и всяческое безделье были чужды мастеру. Он не любил пустословия и долгие застольные беседы в ресторанах, на которые уходило драгоценное время...

Прохладный синий свет осеннего вечера пробился сквозь золотые шторы листвы и разлился по комнате... Вмиг куда-то далеко исчез шум города.

- Никогда мне не забыть,- сказала Сюзанна,- как порою долгими вечерами отец любил мне показывать одну книгу о русской живописи... Сейчас я найду ее.

Хозяйка подошла к шкафу, подставила стул и высоко, на верхней полке нашла книгу... «Александр Бенуа»,- прочел я имя автора.

- Отец любил русских художников, любил русское искусство, и поэтому он горячо и с охотой рассказывал мне о Сурикове, Репине, Васнецове, Нестерове, Серове.

Сюзанна листала книгу. Репродукции «Стрельцов», «Запорожцев», «Богатырей», «Отрока Варфоломея»...

В комнате было тихо, очень тихо. Лишь тиканье ча­сов да шелест страниц нарушали покой.

- Швабинский любил Россию, любил глубоко, и я поняла это особенно ясно, когда побывала в Москве... Это был 1959 год. В Музее имени Пушкина была развернута большая выставка его графики... Меня любезно пригласили на вернисаж. Было очень торжественно.

Меня попросили сказать несколько слов... Я передала нашим советским друзьям большой привет от художника и сказала, что Швабинский очень огорчен, что состояние здоровья и возраст помешали ему приехать в Москву. Он очень счастлив, что его искусство художника-реалиста пользуется уважением в новой России.

Сюзанна машинально листала книгу Бенуа, по ее лицу блуждали тени тех далеких дней - она улыбалась.

- Я вернулась на родину и рассказала Швабинскому о большом успехе его выставки.,. Он был очень растроган и попросил меня передать в дар советским музеям десять больших эстампов...

Вечерело... Синие и голубые тона победили золотые краски осеннего дня. Удивительное состояние овладело мною. Я благодарил судьбу, которая позволила мне познакомиться с редким по чистоте и благородству души человеком, посвятившим свою жизнь Швабинскому...

- Швабинский был удивительно цельный художник, - проговорила Сюзанна. - Его жизнь, путь мастера прозрачны, как кристалл. Художник-реалист. В 1898 году он поехал в Париж, в эту Мекку искусства. Живописца интересовал Лувр. Он копировал старых мастеров. Его натуру никак не затронули изыски модернистов. Когда Макс вернулся на родину, он сразу начал писать свой программный холст, ставший ныне хрестоматийно известным - «Бедный край»...

Перед моими глазами встало это полотно, которое гак поразило меня в Кромержиже.

Последний блик солнца вспыхнул в стекле шкафа с книгами. В комнате воцарился сумрак... Сюзанна зажгла свет.

- Я хочу показать вам редкое, уникальное издание,- сказала Сюзанна.

Она пригласила меня в другую комнату, и я увидел огромную книгу... Это был шедевр полиграфии, факсимильно воспроизводивший рисунки, оттиски офортов, литографий...

- Первый офорт, который вы видите в этой книге, сделан на родине Рембрандта,- сказала Сюзанна.- Рембрандт был самый любимый художник отца... Вы, наверное, заметили его огромное влияние на творчество Швабинского...

Я подумал, что, если бы Швабинский создал только свои замечательные офорты, он и тогда вошел бы в историю мирового искусства как великий мастер гравюры. Но Швабинский был художник грандиозного размаха и универсальности. Он создавал не только мозаики и витражи. Мастер с великим тщанием исполнял даже миниатюрные почтовые марки, ибо считал, что почта несет культуру в самые широкие слои населения.

Мы снова листаем уникальную книгу. Перед нами возникает сама жизнь. Картины природы, портреты близких, друзей, деятелей культуры и искусства. Улыбается лукаво Алеш, замечательный художник и друг Швабинского, задумалась о чем-то тетя Марья. Бродит по цветущему саду Эла, и снова Эла на лугу у маленького домика в Козлове, где я только недавно был...

Книга закрыта... Вмиг исчез целый мир образов, вызванный из небытия талантом художника. Ведь именно в этом великая созидательная и познавательная сила реалистического искусства, воспроизводящего во всем богатстве нашу жизнь, время, современников. Я на миг себе представил наших далеких потомков, изучающих ребусы модернистского искусства XX века... Что они почерпнут из этих сочетаний диких клякс, линий и геометрических фигур?..

Сюзанна подводит меня к картотеке, над которой: она трудится уже много лет. Это подвиг. Подвиг натуры, любящей и верной своему долгу.

- У меня есть взрослая дочь... Есть внуки. Я люблю их. Но главная моя забота, мой долг - довести до конца опись работ моего второго отца. В этом сейчас смысл всей моей жизни... Вот одна из последних фотографий Швабинского, - проговорила Сюзанна.

...Скамейка в любимом сквере у дома художника. Макс Швабинский в просторной куртке. Добродушный. Большой. На нем старая, помятая шляпа. Он излучает редкую приветливость. Солнце заставляет его щуриться... Улыбка прячется в седых усах... Рядом с ним - Сюзанна. Похожая на озорного мальчишку. Коротко стриженная, в веселом платье в крупный горошек. Непокорная челка. Ямочки у уголков рта. Раскосые милые глаза...

- Мне бы хотелось,- промолвила Сюзанна,- показать вам место, где работал Швабинский... Но это лучше было бы сделать завтра или послезавтра.

...Академия изобразительных искусств... Мы с Сюзанной поднимаемся по лестнице. Длинный коридор. Большие скульптуры. В конце прохода - высокая дверь.

Огромное помещение. Верхний свет. Окно во всю стену. Студия художника.

- Вот там,- говорит Сюзанна,- отец писал. А напротив,- Сюзанна показывает на противоположную стену, ныне пустую,- висели картоны к витражам собора святого Вита...

Собор святого Вита... Острогрудый корабль... Порою кажется, что не облака плывут по осеннему лазоревому небу, а плывут башни храма, невесомые в своем порыве. Мы с Сюзанной подходим к дверям, ведущим в трефорий... Винтовая лестница. Гремят ключи... Мы входим па хоры. Я глянул вниз. Люди. Крошечные люди бродили по мозаичному ковру мраморного пола. Муравьи. Но именно они, эти крошечные муравьи, создали это чудо. Этот громадный храм... Мы еле протискиваемся по узкому проходу. Нас встречают изображения короля Карла IV и его многочисленных жен.

Мы знакомимся с образами строителей собора. Перед нами во всем радужном блеске предстают витражи Швабинского... Это труд, гигантский труд художника. Ведь надо было вписать в заданную архитектурную форму оконной рамы композицию, не диссонирующую с ансамблем. Это мог сделать только мастер высшего класса.

- Никогда не забуду, - прервала молчание Сюзанна,- какую бездну времени, труда затратил Швабинский, отбирая кодеры стекол для витражей. Каждый сантиметр, каждое стеклышко для этих многометровых громадин он обсуждал с мастерами. От самого начала до конца он руководил монтажом. Художник не позволял себе, как некоторые маэстро, сделав эскиз и картон, сбросить заказ с плеч. Нет. Как бы ни велика была мозаика или витраж и как ни был сжат срок, отец всегда трудился вместе с мастерами до полного завершения работ. Это был поистине великий труженик... В последние годы у Швабинского стали отказывать руки. Они болели и сильно дрожали. Но что поразительно, правая рука тряслась у него до тех пор, пока карандаш или перо не касались бумаги. Тогда вмиг происходило чудо. Рука становилась твердой, и он наносил тот единственный штрих, который был ему ну­жен...

...За огромным, во всю стену, окном студии - золотая метель. Листопад. Ветер кружит в воздухе листья старого каштана, акаций...

- Отец любил писать пейзажи... Он боготворил родную природу и никогда не уставал удивляться лазурному небу с сиреневыми облаками, синим лесам, изумрудным лугам Чехословакии... Стены этой студии были всегда увешаны новыми этюдами, набросками, эскизами. Это была творческая лаборатория мастера. Он работал здесь с 1925 года и буквально до последних дней своей долгой жизни. Хотя естественно, что в начале шестидесятых годов он стал бывать в студии реже.- Сюзанна вздохнула: - Потом он умер...

Сюзанна подошла к высокому окну. Маленькая, тонкая... За окном ветер все кружил и кружил карусель багряных, желтых, алых листьев...

- Вы знаете,- заговорила Сюзанна,- в жизни людей бывают эпизоды, на первый взгляд малозначащие, а потом с годами обретающие другой, более значительный смысл... Помню, как однажды к Швабинскому в мастерскую пришел молодой художник - принес показать свою работу. Я рассказывала вам, как трудно сходился отец с людьми, насколько он был поглощен искусством. Но он любил молодежь и всегда охотно смотрел на их произведения. Старый мастер поглядел на юношу, на медаль с рельефом, которую он принес с собой, и вдруг... стал показывать ему свою большую коллекцию бабочек. Молодой скульптор оказался на редкость знающим любителем природы - он начал без запинки называть бабочек не только по-чешски, но и пo-латыни, чем настолько поразил и очаровал отца, что он даже согласился ему позировать для портрета. До сих пор никому, кроме Яна Штурсы, его не удавалось уговорить. Юноша вылепил прекрасный бюст. Вы ведь видели его... Он на надгробии Швабинского на кладбище в Славине...

Славин. Здесь покоятся корифеи культуры и искусства Чехословакии. Божена Немцова, Бедржих Сметана, Ян Неруда, Антонин Дворжак, МиколашАлеш, Сватоплук Чех, Макс Швабинский. Гранитные, мраморные надгробья. Бронзовые скульптуры. Торжественная тишина некрополя. Замечательные имена, начертанные золотыми буквами на вечном камне...

Порыв осеннего ветра внезапно распахнул окно, и в тишину мастерской ворвался голос ветра и... музыка. До нашего слуха вдруг донеслась чудесная, бесконечно знакомая мелодия... Густые, несколько протяжные звуки симфонического оркестра... Радио...

- Вы знаете, это «Влтава» Сметаны,- сказала Сюзанна.

Ветер занес в открытое окно студии сухой бронзо­вый лист каштана... Легкий лист с сухим шорохом опустился па блестящий паркет.

...Не раз в Москве мне доводилось прослушивать записи «Влтавы». Но только на родине композитора, увидев Влтаву, Прагу, Чехословакию, я понял гениальность этого эпического сочинения.

«Влтава»... Колдовская музыка. В ней вся страна. Я чувствую, как течет река - величавая, полноводная, красивая. Я словно вижу крутые берега, затейливые острова, пологие волны. Я слышу, как дышат просторные поля, леса и рощи, как бежит дорога мимо веселых городов и деревень, мимо золотого жнивья, изумрудного хмеля. Мой слух улавливает прекрасные песни и танцы народа, шелест берез, тополей, каштанов. Журчание озорных ручьев... Перезвон старинных курантов. Я чувствую неповторимую музыку многоликой Праги, симфонию ее поющих, рвущихся ввысь башен. Я явственно слышу, как гудит, ревет ветер в старых бойницах Карлштейна, как гулко разносит эхо шаги людей по ступеням, источенным временем... Чехословакия юная и древняя. Страна великой истории и светлого будущего, ты вся в музыке «Влтавы».

Ветер снова захлопнул окно. Стало тихо, и мы словно очнулись...

-Вы были в музее Сметаны? - промолвила Сю­занна.- Там экспонирован портрет композитора, написанный отцом в 1898 году.

- Нет,- признался я.

- А стоило бы зайти,- просто сказала Сюзанна.

Мы вышли в вестибюль. К Сюзанне подошел высокий, сухощавый мужчина с необычайно живыми глазами.

- Иржи Коталик - директор Национальной галереи,- представила мне его Сюзанна.

Мы решили вернуться в мастерскую.

- Мне посчастливилось не один раз бывать в этой студии при жизни художника,- сказал Иржи Коталик.- Швабинский - живой классик, он принес с собой из XIX века в наш XX век лучшие традиции реалистической живописи и графики. Он был принципиален и тверд в своих убеждениях, но не подавлял ничьих вкусов. Глядя на некие «изыски» формалистов, заразительно смеялся и говорил: «А может быть, здесь что-то есть...» Швабинский был глубоко образован, человечен и доступен. Я повторяю, Швабииский - это могучая личность, и я горжусь, что знал его близко... До последних своих дней он работал, как простой мастеровой. Он любил говорить, что вдохновение приходит к нему во время труда, и работал, работал, работал. Он, как и великий чешский классик Йозеф Манес, всего себя отдал людям, народу. Единственно, что он ценил больше всего,- это время. Он берег его для работы. Он поэтому бывал иногда так одинок. Ведь все его близкие друзья ушли в небытие, а новых он не заводил. Я вижу в искусстве и жизни Швабинского пример этического благородства. Он был крайне скромен. Написав известный портрет великого Йозефа Манеса, он начертал на нем слова: «Покорный рабочий, чешский живописец и гравер». Это было кредо Швабинского - работать... Работать до седьмого пота от зари до зари... Как сейчас вижу его. Живой. Большой. Улыбающийся. Откровенный. До предела честный... Он часто говорил: «Я очень люблю русских, их язык, их искусство». И это была святая правда...

Макс Швабинский поистине народный художник Чехословакии. Недаром он первый в стране получил это высокое звание. Он оправдал его.