Ворота медузы

Удивительный, неповторимый май! Ни облачка. Эмалево-синее, промытое дочиста небо. И празднично- свежая, незапыленная зелень. И незачем больше прислушиваться, чей это самолет гудит там, вверху. Слово "воздух" никого уже не прижмет к земле. Оно лишь напомнит, что можно дышать полной грудью: победа, мир!..

Вот теперь бы и оглядеться вокруг. Поваляться на согретой солнцем траве, зажмурясь и ни о чем не думая. Побродить по весеннему лесу, послушать птичьи разговоры, поглядеть, как затягивает зеленью кромки окопов, щелей, капониров - ведь все уже кончено, все позади. И Эльба уже не "водный рубеж", а просто река - тихая, до краев налитая голубым серебром.

А берега! Отъедешь километров на десять от Дрездена вниз по течению, и на вершинах обступивших реку крутых холмов меж дубов и сосен проглянут первые розово-серые камни - начинается сказочный край. Край причудливых диких скал, край гигантских столбов, будто в шутку сложенных великанами из морщинистых глыб застывшей лавы. Край глубоких, курящихся туманом ущелий, край водопадов, пещер, висящих лад бездной мостов. Швейцария на Эльбе...

Где-то здесь, неподалеку, стоит среди утесов знаменитый замок "Семь дубов"; в 1813 году там собирались люди, готовые отдать жизнь за свободу. Они основали Союз свободолюбивой Саксонии и с оружием выступили против войск Наполеона, когда солдаты Кутузова приблизились к Эльбе.

Надо бы побывать в этом замке. Надо бы побывать и в тысячелетнем Мейссене - на родине саксонского фарфора, посмотреть Альбрехтсбург с его крутыми серыми крышами и редкостным кружевом готических сводов. Послушать, как в полдень на башне древней мейссенской "Фрауэнкирхе" фарфоровые колокола вызванивают мелодию старинного хорала; эти звуки напомнят о тех далеких временах, когда Иоганн Фридрих Бёттгер, девятнадца-тилетний аптекарский ученик из Берлина, пытаясь "сварить" из всякой всячины золото для курфюрста Августа Сильного, добыл из огня звонкий комочек спекшегося каолина, из которого можно было делать тончайшие чашки, тарелки, статуэтки и все прочее, что раньше умели делать только в далеком Китае...

Это было в 1707 году. А несколькими годами позже, когда шведы вторглись в пределы Саксонии, Август упрятал Бёттгера в Кенигштейн: он все еще верил, что выжмет в конце концов из своего алхимика золото, и боялся, как бы живой секрет не достался шведам.

В Кенигштейне Бёттгер был действительно недосягаем. Представьте себе скалу, возвышающуюся на двести сорок метров над Эльбой. Крутые стены - ни деревца, ни травинки, сплошной голый гранит. Издали похоже на ровно, будто взмахом меча, срезанный конус; там, на плоской вершине, еле виднеются зубцы серых каменных стен...

Вот сюда-то мы и приехали ранним утром 11 мая, но не для того, чтобы полюбоваться славившейся своей неприступностью крепостью, стоящей в центре Саксонской Швейцарии.

"Немая карта" привела нас сюда; один из ее значков совпал на полевой карте с пока еще не разгаданной коротенькой строчкой: "Кенигштейн ".

Саксонская Швейцария. Вдали - скала Кенигштейн

Затормозив у подножия скалы, мы вышли из машины. Угрюмая гранитная скала, вблизи совсем отвесная, вздымалась перед нами, и, странное дело, на самом верху, на фоне густо-синего неба, полоскался по ветру маленький, едва различимый флаг.

- Трехцветный, что ли... - проговорил Кузнецов.

Он до сих пор еще не расстался со своим артиллерийским биноклем, и через минуту мы все убедились, что флаг действительно трехцветный: синее, белое, красное...

Что же это значит?

Раздумывать было некогда.

Узкая дорога, вырубленная в гранитном массиве, уходила вверх, огибая скалу крутой спиралью. Наш "виллис", пожалуй, мог бы еще подняться на первой скорости с включенным дупликатором, - правда, не без риска скатиться обратно и загреметь, свалившись с обрыва на крутом повороте.

Вторая же машина, полуторка, и вовсе не пригодна была для такого головокружительного путешествия. Решили пойти пешком, оставив часть людей с машинами внизу.

Через пятнадцать минут мы, тяжело дыша, преодолевали последние метры подъема.

Слева, за обрывающейся в бездну кромкой дороги, вилась далеко внизу лента Эльбы, серебряная среди поросших зеленой шерстью холмистых берегов. А прямо над нами темнели наглухо закрытые, сплошь окованные маслянисто-черным железом ворота. И еще выше, на гранитном фронтоне ворот, скалилась устрашающей гримасой высеченная из серого камня голова Медузы с волосами-змеями^*.

^* (Медуза - в греческой мифологии одна из трех сестер-чудовищ, обладавших устрашающей внешностью, способной обратить в камень каждого, кто взглянул бы на них. На головах у сестер вместо волос шевелились змеи, оповещавшие их своим шипением о приближающейся опасности.)

Что и говорить, крепостца была на первый взгляд мрачноватая и достаточно неприступная. Впятером мы занимали всю ширину дороги, и довольно было короткой очереди из автомата, чтобы разом отправить всех вниз.

В общем, двое с пулеметами могли бы свободно оборонять крепость против дивизии, хватило бы лишь патронов...

И тут, будто для того, чтобы подтвердить эту мысль, что-то негромко щелкнуло, в воротах открылся квадратный глазок, мы увидели просунутый нам навстречу вороненый ствол с раструбом искрогасителя на конце и услышали чистое немецкое:

- Хальт!

Делать было нечего. Камешек, сорвавшись с края дороги, полетел вниз, чиркая в тишине о каменную стену. Кузнецов пощупал локтем висящую на поясе гранату. Сержант Валющенко отступил на полшага назад и осторожно потянулся рукой к автомату, висевшему на шее. Словом, мы готовились подороже продать свои жизни, когда вороненый ствол вдруг исчез и из-за ворот донеслось:

- О-оо, камрад, товарищ, ура!..

А через полминуты невысокий, худой и смуглый парень в заплатанном комбинезоне цвета хаки и в черном, сдвинутом на ухо берете тряс нам руки, обнимал нас, хлопал по спинам и сыпал быстрой смесью французских и русских слов и восклицаний.

Это был капитан Андре.

...Как мы узнали от него, гитлеровцы с 1941 года использовали Кенигштейн в качестве концентрационного лагеря для пленных французских офицеров.

"Oflag-IV В" - под таким шифром значилась крепость в обширных гиммлеровских реестрах.

- От капитана и выше, - пояснил, улыбаясь, Андре. - Я здесь был... о-оо... как это по-русски... Женесс, наимладший, да? Майор, колонель, женераль - понимай?

Он слегка выпятил грудь и подвинтил воображаемые усы.

И тут в воротах действительно появился генерал, совсем такой, какими выглядели когда-то французские генералы на иллюстрациях к "Малахову кургану" Луи Буссенара.

Таким я с детства навсегда и запомнил их: черная длинная пелерина на медной застежке у шеи, круглая бархатная каскетка- коробочка с галунами и прямо торчащим твердым козырьком. Даже усы и остренькая бородка - точно такие же. Недоставало только суставчатой подзорной трубы. И, кроме того, на ногах вместо узких блестящих штиблет с квадратными носами у нашего генерала были надеты серые войлочные шлепанцы без задников.

Но это не помешало ему церемонно и важно подойти к нам, выпростать из-под пелерины руку и, приложив два пальца к каскетке, пророкотать несколько слов по-французски.

- Женераль Хенело... э-ээ... приветствует и... о, как это?.. благодарит, - перевел Андре. И тут же добавил, сокрушенно пожав плечами: - Пантофли... о-оо... - И незаметно подмигнул.

Оказывается, сохранив генералам форму, гитлеровцы лишили их обуви, и бедные буссенаровские герои так и шлепали старушечьими туфлями, прогуливаясь по угрюмым камням Кенигштейна.

Стены крепости Кенигштейн

Мы сдержанно посочувствовали генералу.

Кузнецов тихонько вздохнул.

- Не знают они, почем фунт лиха, - подытожил наши мысли Валющенко.

Да, здесь не жили в холодных бараках, не спали вповалку на голых досках, не хлебали пустую баланду, не дорожили осьмушкой мякинного хлеба, не мерли от цинги и дистрофии.

Здесь не сжигали в печах, не обливали из брандспойта водой на морозе.

И все же неволя есть неволя.

- Четыре года, - печально сказал Андре. - О-оо...

Покачав головой, он поднял четыре растопыренных пальца.

И рассказал нам как мог историю последних месяцев.

Отрезанные от мира на своем поднебесном каменном острове, французы ничего не знали о том, что происходит внизу, на земле.

Можно было лишь строить догадки: прекратились посылки из "Круа Руж"^*; февральской промозглой ночью в чудовищном грохоте раскалывалось багровое небо: погибал Дрезден. Потом все слышней и слышней становился рокот артиллерии, доносившийся с востока; несколько раз над крепостью с ревом проносились, косо накренив крылья, самолеты с красными звездами.

^* ("Круа Руж" - Красный Крест, снабжавший военнопленных западных стран продуктовыми посылками через нейтральную Швейцарию.)

Но самым верным барометром было лицо коменданта, полковника Келлера.

Андре, уморительно надувая щеки и вращая глазами, изобразил нам "ряд волшебных изменений" комендантской физиономии; это была достаточно наглядная "сводка погоды"

В ночь с 6 на 7 мая Келлер куда-то исчез. Остались только вахманы под командой гауптфельдфебеля Хидеке - субъекта, раскрывавшего рот лишь для того, чтобы произнести "круцификс" или "ди ферфлюхте францозен".

Потом и они исчезли.

- Но не все! - поднял кверху палец Андре. - О-оо, нам так не хотелось расставаться...- Он приложил руку к сердцу и вздохнул: - И потом мы... как это?.. одолжили... да, одолжили у них кое-что...

Он пронзительно свистнул, и тяжелые ворота, скрипя и лязгая цепями, медленно отворились перед нами.

Там на бетонном цоколе стоял тускло-синий вороненый пулемет типа "Гочкис".

- Ун митральез, - жестом экскурсовода указал Андре. - Как это? Пулемет, да? И немножко мунисион... - приподнял он рукой тяжелую, набитую патронами ленту.

Высокий парень в берете, оставив колесо лебедки, открывавшей ворота, отер о комбинезон ладонь и коротко представился:

- Пьер.

Так мы вошли в Кенигштейн. Андре продолжал свой рассказ.

Насторожившимся французам, кое-что знавшим об эсэсовских "ликвидациях", удалось в последний момент захватить фельдфебеля Хидеке и еще двух вахманов с пулеметом.

Произошло это так: вечером 7 мая, когда Хидеке с необычной для него поспешностью шел от здания гауптвахты через крепостной плац, неся в обеих руках по чемодану, Пьер и Андре накрыли его одеялом, скрутили и, не дав пикнуть, отняли "парабеллум" и связку ключей.

Полдюжины гранат на длинных рукоятках - вот все, что удалось наспех добыть в отпертом одним из ключей цейхгаузе.

Дальнейшее было делом минут.

Вахманы, торчавшие на выходе у пулемета, не успели и ахнуть. (Андре для наглядности поднял кверху руки и пробубнил: "Гитлер капут".)

Теперь оставалось ждать. Засадив охранников под замок, французы ждали, не зная, что же, собственно, происходит внизу, на земле. Сменялись у пулеметов и ждали...

Выразительно жестикулируя, Андре объяснял нам все это, пока мы поднимались по крутой внутренней дороге, прорубленной сквозь скалу, к верхней площадке крепости. Массивные железные кольца, ввинченные в осклизлый гранит, высеченные в камне цифры - "1705", эмблемы Августа Сильного - "Аугустус Рекс", полумрак, гулкий отзвук шагов - все это выглядело в высшей степени таинственно.

Казалось, там, наверху, в синеющем просвете неба, вот-вот появится какая-нибудь фигура в доспехах, с алебардой или мушкетом в руке.

Но, поднявшись, мы увидели лишь буссенаровских генералов в пелеринах, каскетках и старушечьих стоптанных пантофлях.

Они стояли плотным небольшим табунком, оживленно переговариваясь, и нам пришлось с помощью Андре засвидетельствовать, что все уже кончено, что никаких эсэсовцев внизу нет и не будет и что они наконец свободны.

Генералы с достоинством выслушали, величественно кивая разноцветными каскетками и придерживая пальцами полы своих ветхих, но чистеньких пелерин.

Затем они дружно зашлепали по направлению к приземистому длинному строению - серому и угрюмо голому, как и все вокруг.

Низкая толстая стена тянулась по периметру скалы, огибая этот безрадостный каменный остров. Позеленевшие куцые пушки торчали в бойницах; пирамидки чугунных, будто сросшихся ядер нерушимо высились рядом с каждой. Гарнизонная церковь, сооруженная еще Маттеусом Пёппельманном, вздымалась среди обдутых ветрами деревьев, выросших на поднятой когда-то снизу земле.

А вокруг синело безбрежное майское небо, и, только свесившись через стену, можно было увидеть серебряную ленту Эльбы, берега, подернутые сизой дымкой, и дальние скалы Саксонской Швейцарии.

Но теперь было не до разглядывания окрестностей.