19.09.2013

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- Михаил, расскажите, хорошее ли сейчас время для политического карикатуриста? Известных имен не так много... Одни связывают это с тем, что слать свои работы некуда, что даже в советское время это было легче. Другие говорят, что, наоборот, все условия есть, рисовать можно почти что угодно. Каков ваш взгляд на эту проблему?

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- В советское время кроме официальной сатиры, представленной в «Крокодиле» и его аналогах по советским республикам, кроме вторых полос газет «Правды» и «Известия», где рисовали на внешнеполитические темы, боролись против империалистов, в определенный период возникла возможность публиковаться для молодежи на последних страницах газет «Труд» и той же «Правды». Они начали публиковать наши карикатуры по воскресеньям под рубрикой «Улыбка художника». Ну, а в 1968 году появилась «Литературная газета» с абсолютной новой по эстетике и по тематике карикатурой. Она была немножко абсурдной, этот почин был подхвачен в разных городах, и стала появляться карикатура, которую начали называть «юмор молодых». Вот он до сих пор и существует, хотя мы уже и немолодые.

Так что, во-первых, просто была возможность публиковаться... Дело было совсем не в заработках. Наши гонорары невозможно было сравнить с заработками в «Правде», «Известиях» и «Крокодиле». Но это было состояние свободы самовыражения, сейчас этого, к сожалению, нет. Вернее, не состояния, а мест, где это можно публиковать.

Вторая причина нынешнего кризиса – это отсутствие интереса молодежи. У них он есть, но слишком меркантильный. Несколько раз ко мне приходили молодые ребята, показывали свои рисунки и просили совета. Я начинал анализировать рисунки и видел, как потухал интерес у приходящих... Они хотели узнать от меня, как быстро заработать этим. А для этого надо рисовать, рисовать, а потом бегать и бегать.

А самая главная причина появления того юмора молодых – это наше возрастное соответствие с весной хрущевской оттепели. Заметьте, что мы все примерно одного и того же года рождения. К 1956-1958 году страна переживала особое состояние, ощущение возрождения. Нам было по 17-18 лет, и это ощущение свободы, воздуха перемен, преобразований вошло в кровь для нас, мы даже перестали сотрудничать с официальной прессой. Было ощущение, что вот-вот и мы будем жить в свободном мире. Вот это ощущение у нас сохранилось очень надолго, его уже не вытравишь из сознания: ощущение молодого парня, перед которым все дороги открыты. Сейчас этого у молодежи точно нет. Вся страна живет в жуткой апатии, в психологически-духовной стагнации.

Но главное, конечно, – это отсутствие возможности публиковаться. Совершенно невозможно сравнить советское время и сегодняшнее по количеству публикаций. Да, это были маленькие простенькие рисуночки, шутки про грибы, спорт, про что угодно. Наши карикатуры в то время не касались социальных проблем. Может, только чуть-чуть в «Литературной газете» были обобщающие философские рисунки о существовании индивидуума в обществе. Но было ощущение активной жизни. Перебегая по Москве, из одной редакции в другую, мы часто встречались, обменивались сведениями, а потом еще появляется возможность участвовать в международных конкурсах. Появление первого каталога с этих выставок открыл для нас новой мир обобщенной философской карикатуры. Продолжая рисовать грибников и спортсменов, которые висят на кольцах одной рукой, мы поняли, что карикатурой можно выразить что-то гораздо большее. Это был самый сильный сдвиг. Первый каталог в 1969 году пришел из Македонии. А Югославия была вообще обетованным раем для карикатуры. Не зря у них и мультипликационное кино производит такое сильное впечатление. «История одного преступления» Федора Хитрука - это образец эстетики югославского кино.

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- А каков был ваш личный путь карикатуриста? Ведь вы по образованию физик.

- Я рисовал с детства, конечно же, не карикатуры. Стал физиком, но потом мне наука надоела, я в ней потерял себя. Ту самую самость, понимание того, зачем я в этом мире. Сотни тысяч людей работают в этой области, а я хотел быть индивидуалистом, сам решать свою судьбу. Я решил быть художником, потому что рисовал. Для начала я пытался найти работу иллюстратором. Мне повезло, что я был в Москве, а не в Саранске или Тамбове. В столице было огромное количество изданий, куда можно было заходить и пробоваться. Сразу ничего не получалось. Мне повезло, мое высшее инженерное образование давало возможность работать в издательствах технической литературы, где нужны были технические рисунки. Мне давали слепые фотографии заднего моста какой-нибудь машины, ее надо было перерисовать для какого-нибудь учебника, и это давало возможность выживать.

А потом я получил работу в журнале «Химия и Жизнь», в котором иронический, парадоксальный стиль рисования был доминирующим. Это давало возможность создавать свой собственный мир. У Ван Гога подсолнухи останутся подсолнухами, а вот создавать абсолютно фантастический мир из разных ситуаций возможно только для художника с карикатурным сознанием.

Мы все выписывали иностранные сатирические журналы. Прежде всего, это были «Шпильки», где на последней странице была рубрика «Заграничный юмор». И я понял, что тоже так могу. Но мои рисунки в виде карикатур вначале публиковались с трудом. Они были слишком насыщены штрихом, из-за этого для меня кроме обычной цензуры существовала цензура эстетическая. У меня из-за нее не брали рисунки. Говорили, что изображение слишком сложное, что у нас плохая печать, предлагали переделать в контурные. Они не были самыми главными, в 1974 году у меня были публикации в «Шпильках», когда я съездил на три недели в Польшу, и в это же время рисунки в «Литературной газете». Сравните эти две серии, и вы не поверите, что это рисовал один и тот же художник. Рисунки заштрихованной, насыщенной манеры стали возможны только в перестройку, в это время они все вышли в печать. Был, например, случай, когда на экологической страничке журнала «Смена» один из моих самых известных рисунков, где руки обчищают ножом земной шар, а с него скатывается шкурка, как с апельсина, главред заставил меня его перерисовать. Дело было в том, что насыщенная манера предполагала двойное прочтение, она слишком эмоционально передавала состояние.

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- Расскажите о разрыве карикатуристов в советское время. Ведь существовало две различных группы художников?

- Официальная карикатура отображала некоторые внутренние недостатки. Например, какого-нибудь одного нерадивого председателя колхоза. Но не позволялось никаких обобщений. Понятие бюрократа за столом почти отсутствовало. А основная цель была политическая сатира, некий агитпром.

А у нашей молодой когорты была как раз попытка обобщений. В 1972-1974 годах мы пытались как-то пробиться в «Крокодил», приходили на их темные совещания, но старое поколение ревностно относилось к появлению новых конкурентов. Это были большие деньги, целая зарплата, на которую можно было жить.

Молодежь приносила темы, которые не относились к овощным базам, нерадивым председателям колхоза или торговкам. Мы ставили свои рисунки, и нам говорили: к чему это? А куда это? Да нет, не пойдет это.

Была еще вот какая особенность. Там работали просто художники сатирического плана и темачи. Одни придумывали рисунки, представляли их в виде плохенького эскиза, утверждали на совещаниях, «Крокодил» покупал, а потом раздавал уже художникам.

Карикатурист сам придумывает сюжеты для своих произведений, и мы поняли, что нам дорога на темные совещания. Но зачем это вообще нужно, дарить какие-то свои темы «Крокодилу»? Ведь в то время они даже не печатали имена темачей. Только бухгалтерия знала, кому принадлежит задумка рисунка. Потом через 20 лет «Крокодил» понял, что надо хоть как-то и темачей знать, и на последней страничке мелким текстом начали печатать их имена под заголовком «Тему номера придумали». Работать в «Крокодиле» не входило в мои планы. Но двое-трое ребят нашего поколения все-таки туда прорвались, например, Евгений Шабельник. Потихонечку, через много лет, они делали простенькие рисунки. Никто там никому не давал богатые, жирные темы по обличению империалистов.

А мы ушли в параллельный мир, началось сосуществование двух культур. И вдруг через какое-то время художественный редактор издательства «Изобразительное искусство» Арам Капуцян позвонил: «У вас много рисунков, давайте сделаем сборник «Юмор молодых». И вот пошли один за другим наши выпуски на разные темы. Крокодильцы рвали и метали, кто это такие. И вот тут у нас начали появляться и первые премии на серьезных конкурсах. Никаких денег нам не приходило, просто извещение письмом, что ты получил первую, вторую или третью премии. «Литературная газета» это публиковала, и «Крокодил» восстал: «Что это? Мы должны получать эти премии». Началась серьезная проработка нас.

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

Осенью 74 года собрали всех на Кузнецком мосту на вечер под названием «Поговорим о карикатуре». Мы думали, что нас скопом там примут в Союз художников, но реальность оказалась другой... Это было судилище. Стены были обклеены нашими якобы позорными рисунками. Крокодильцы под два магнитофона и стенограмму выступали с гневными речами, что мы продаемся за валюту Западу, что мы исповедуем буржуазные ценности, что мы пацифисты. Это, кстати, было страшное ругательство. Ведь были священные войны. И закончилось все предупреждением Бориса Ефимова, который вел этот вечер, что все материалы на нас будут преданы куда надо... Только время все-таки изменилось. Это уже были не 30-е годы, и ГБ махнуло на нас рукой. Но в «Крокодил» ходить было больше нельзя...

- То есть КГБ вами не заинтересовался?

- ГБ не обратило внимание на результат погрома, но на каждого из нас, я уверен, были заведены дела. Меня и других ребят вызывали часто по примитивным мотивам. Представьте себе районное отделение ГБ, там сидят три парня. Они спрашивают меня: как посылали рисунки? В то время на это был запрет. Я говорю: «Пошел на почту и послал». Они: «Не надо нам лапшу на уши вешать...» Ну, я выкручиваюсь, что с центрального почтамта не принимают, а с районных отделений вполне.

- А как посылали на самом деле?

- Я и многие ребята посылали через знакомых в чемоданах. У меня было много псевдонимов. Например, ко мне приехала знакомая художница из Америки, студентка профессора, которому я посылал рисунки. Он дал ей мой номер. Мы поговорили, поболтали, встретились. Я ей дал свои рисунки с собой. Но только нельзя было подписываться Михаилом Златковским, ведь отнимут. И я подписался: Ясумото Кумадзо.

Эти рисунки ушли из Нью-Йорка на международные конкурс. Этот Кумадзо даже получил четыре-пять международных премий. В Бельгию уезжает человек, я ему подсовываю рисунки под смешно по-русски звучащим именем Винт ван дер Болт. Французы уезжают, с которыми я водил детей в детский сад, и я подсовываю им свои работы и Габрова как коллекцию рисунков Мишеля и Жерара Куртуа.

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- Но даже со всеми ухищрениями в органы все равно вызывали?

- Вызовы были регулярны. В 1977-1979 годах в Западном Берлине проходила выставка, организованная Союзом художников ФРГ. Советский атташе обнаружил на ней массу рисунков советских художников, таким образом они как бы поддерживали желание ФРГ считать Западный Берлин своей территорией. Нас вызвали по отдельности в ГБ и начали объяснять, что это недопустимо, что мы нарушаем главную установку. Худреду «Смены» Олегу Теслеру, который использовал печать журнала для пересылки рисунков, был вынесен выговор.

А в 1982 году меня вызывают в Лефортово, в следственный изолятор. Это было время разгула андроповщины, мне грозило до 8 лет заключения. Неделю каждое утро я приезжал туда, как на работу, на беседу со следователем. В деле было много моих рисунков на международные конкурсы. Был, например, такой: человек с отрубленной головой несет флаг в виде топора. Он черно-белый. Единственный красный цвет присутствовал на срезе шеи. Но мне показали рисунок, где флаг был не черно-белым, а красным. Я выступал против любого фанатизма. Показывал рисунком, что любая идеология постепенно превращается в топор. Но с красным цветом мне приписывали выступления против коммунизма. Я отбивался по всем пунктам обвинения.

- Их накопилось так много? Почему Вас вызвали именно тогда?

- С 1974 года я работал художественным редактором «Химии и жизни». Журнал был абсолютно оппозиционен в своей эстетике. Это был единственный прибыльный журнал издательства «Наука». К 1982 году его тираж составлял 428 тысяч экземпляров, это был максимум. Я пришел, когда тираж был 2 тысячи. Журнал и вся редакция были весьма оппозиционно настроены и пытались протащить массу вещей. Например, рассказ Булгакова «Морфий». Была серия о гомеопатии, которую тогда считали лженаукой, масса статей философского плана, которые отрицали понятие «марксизма». Была там и масса непростых рисунков, отражающих различные проблемы того времени. Самые большие проблемы были из-за моей обложки, посвященной современному состоянию черноземья и советской деревни. Я нарисовал радугу в виде бублика, правда слегка надкушенную. А внутри - маленькие домики, деревушки. У главного редактора моментально возникли неприятности. Есть же поговорки: по бублику, по бублику е..м вашу республику. Кому бублик, а кому дырка от бублика.

В ГБ сидели ушлые ребята, которые искали любую возможность найти второй смысл. Они сквозь лупу весь журнал просматривали. Нас спасал Игорь Васильевич Петрянов-Соколов, академик. Сам такой скромный был, с рюкзачком ходил.

Мой редактор часто говорил: «Миш, опасно, есть второй смысл». Я предлагал показать Игорю Васильевичу. Ему показывали, и он говорил: «Нет тут никакого второго смысла, давайте печатать, мне нравится». И вот так масса рисунков выходила. Был рисунок о надувной архитектуре: там Маленький принц выдувает пузыри из плошки с мыльной пеной в виде замков.

Цензор в нем сразу находит смысл, что советские достижение надувной архитектуры – это мыльный пузырь.

И вот на журнал и на меня лично накапливалось огромное количество такого материала. А в 1982 году добавилась еще одна история. Редакция опубликовала рисунок Гарика Басырова, где на автомобилях едут свиньи, гуси, коровы. Он был к статье о выдающихся достижениях советских микробиологов, которые придумывали пищевые добавки, увеличивающие надой и т. д. А дело было как раз накануне 26 съезда партии. Нам надо было как-то (о нем) рапортовать своими материалами. И в самый последний момент туда вклеили надпись: «Навстречу 26 съезду». Был жуткий скандал, получается, все эти свиньи и коровы едут на съезд. Это была единственная в истории «Химии и жизни» выдерка. Вся редакция выезжала в город Чехов и по неделе выдирала эту страницу, заменяя другой.

К тому моменту накопились и мои участия в выставках. «Наука» предложила главному редактору уволить меня. Ну и мне объяснили: или нам партийные выговоры, или ты подаешь заявление. Я его и подал. А через неделю вызов в Лефортово. Видимо, для них это была последняя капля. Сладострастно потирая ручки, следователь занялся мною. Там были и очень смешные вещи, не имеющие отношения к моей творческой деятельности. Так, меня обвиняли в руководстве подпольной еврейской террористической организацией. В этот момент я вел группу карате, состоящую из моих приятелей из Союза художников, 80% из них были евреи. А в это время карате было запрещено. Вот так и получилась эта организация.

Была очень смешная вещь и с не моими рисунками. В 81 году в Венеции проходила биеннале, посвященная андеграундному искусству восточной Европы. С Польши, Болгарии собрали художников, выступающих против тоталитарного режима. От Советского Союза выступал Слава Сысоев, но без подписи. И ГБ, будучи на этом биеннале, получила приказ уничтожить этого художника. Сысоев был неизвестный человек, он сразу отправлял рисунки на Запад. В «Крокодиле» сказали, что есть только один парень, который мог такое нарисовать, – Златковский. Но больше всего меня поразила реакция со стороны клуба «12 стульев» «Литературной газеты». Они тоже указали на мой почерк, хотя могли промолчать. Я очень серьезно отбивался от этих рисунков, даже настоял на почерковедческой экспертизе. Перерисовал один русинок, и анализ показал, что это не та рука, не тот штрих. И вот постепенно от дела ничего не осталось за исключением контактов с иностранцами, посылок за рубеж и различных премий. В четверг я сказал следователю: «А с чем вы в суд-то пойдете?». В пятницу меня отпустили: «Больше вопросов нет, идите работайте, но больше не попадайтесь». Я вышел счастливым человеком, а через 2 недели узнал, что у меня запрет на работу.

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- Вам запретили работать художником?

- Да, все вдруг отказались иметь со мной дело. Я приходил в «Литературку», показывал новые работы, а Виктор Веселовский вдруг говорит: «А что так плохо в этот раз? Не, Миш, не пойдет». Мог, кстати, честно все сказать, но зачем-то начал гнать эту туфту. В родном, любимом журнале «Химия и Жизнь» предложили найти кого-нибудь, кто будет от своего имени сдавать мои рисунки. Я попросил приятелей. Они относили мои рисунки, а мне передавали гонорары. Таким образом они, кстати, стали членами горкома художников. Закончилось все только в 1988 году.

- И как вы жили все это время?

- В этом году мои дети не выдержали очередные испытания в ЦСКА по теннису. И я открыл свою секцию. А с часу ночи бомбил на своей «Копейке». Дети об этом не знали. Ну и рисовал. Это были не те деньги, чем тогда, когда я был художественным редактором, но мы все равно вполне нормально жили. А весной 1988 года раздался звонок: «У нас были к Вам определенные претензии, мы их снимаем». Я спрашиваю: «А хотя бы извинения за 6 лет?» Мне в ответ: «Знаете, у нас тут список из 500 человек, нету времени приносить всем извинения».

- Началось новое время, стало ли легче жить и получать приличные деньги за карикатуры?

- Вначале меня не публиковали. Я предложил рисунки в «Московские новости», там были изображения Горбачева и т. д. Редактор отказался от них. Тогда я стал посылать их друзьям в Литву, Латвию, Эстонию, Армению без какого-либо гонорара. Их перепечатывали и в западной прессе. Через два-три месяца меня вызвали в «Московские новости»: «Почему у нас не публикуешься?» Так там появилась рубрика «Зазеркалье Златковского», где я публиковал свои рисунки.

Открылась возможность высказаться - рисовать не про грибника, рыболова, а на настоящие политические темы. Это был расцвет политической карикатуры. Даже журнал «Крокодил» стал нас приглашать, хотя это его не спасло. Появилось слишком много прессы, и его рисунки про пьяниц и милитаристов перестали быть кому-либо интересны. Было две-три попытки его реанимировать, но не сложилось.

А мы все продолжали активно критиковать наших лидеров уже и при Ельцине. Как-то я услышал признание его пресс-секретаря, что Борис Николаевич чудовищно относится к карикатурам. Когда он их видел, он рвал рисунки, грозился закрыть издания, но потом успокаивался и говорил: демократия должна быть демократией, пускай рисуют. Но потом при Владимир Владимировиче все стало меняться.

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- То есть в 90-е цензуры не было? Но я слышал, что порой возникали проблемы с местными политиками...

Ну, были какие-то случаи на уровне региональной прессы. Я слышал о Белгороде. Но там просто СМИ больше зависят от местных властей. Это не был всероссийский масштаб. Со мной ничего такого не случалось. Правда, лет пять я жил в Америке, но, по рассказам коллег, это было прекрасное время. И «Коммерсантъ», и «МК», и Комсомолка, все давали волю карикатуристам. «МК» продолжает до сих пор Меринова публиковать. Он самый большой долгожитель в карикатуре. Гусев ему многое позволяет.

- И вдруг в 2000-е все резко заканчивается?

- Не резко, раковая опухоль начинается с одной клетки. В одну секунду удаляется только зуб, рак расползается долго. В начале ничего не происходило, все было постепенно. Самый удивительный период был с 1 января 2000 года по 7 мая, инаугурация президента. Я опубликовал 15-20 рисунков на первой полосе «Литературки» и не было ни звонков, ни кривотолков. Был рисунок, где Путин вытаскивает всю Россию из болота. Но он был в кимоно, и было понятно, что он ее еще бросит на татами. Это был второй смысл. Я не разделял восторга многих, что он такой молодой и обаятельный.

Наш главред Лев Гущин был приглашен на инаугурацию. На следующий день до летучки он меня вызвал и сказал: Миш, прекращай. Мальчик оказался обидчивый и мстительный. И «Литературка» прекратила публиковать политические рисунки. Где-то что-то, конечно, продолжалось. Я публиковал рисунки не конкретно с Путиным, но на разные политические темы в «Новых известиях», где был главным художником. Но процесс потихонечку продолжался. В 2008 году выяснилось, что нельзя рисовать церковь. Я тогда нарисовал патриарха с митрополитами, с указкой стоящего перед картой боевых действий, стрела туда-сюда, а указывают они на маленькие квадратики: школа, институт, армия. Я изобразил, как они захватывают все социальные институты. Рисунок был опубликован, но потом попросили больше так не делать. Я спрашиваю главреда: «Звонили?» Он говорит: «Да, откуда неважно».

В том рисунке я выступал не против церкви, а против иерархов. У нас же все-таки светское государство. Потом Онищенко выпустил постановление не пускать минводы из Грузии. Моментально появились карикатуры с ним. И тут санэпидемстанция находит тараканов в редакции. Нас опечатывают, выгоняют на улицу. Потом тараканы исчезают, но с Онищенко ничего нельзя больше публиковать. Потом нельзя Фемиду рисовать, потом армию, и в 2008 году главред говорит: все, с политикой закончили. Миш, рисуй экономику. И я стал рисовать ее. И такая ситуация везде. И когда кто-то говорит, что сейчас можно рисовать, куда угодно, видно, он имеет в виду западную прессу. У нас, конечно, есть удивительный Ёлкин, Витя Богорад, который выступает резко, но у него ведь не такая популярная газета. «The Moscow Times», она для иностранцев. Это определенная ширма, что у нас возможно все. Не Бог весть что рисовал Бильжо, но и его из «Известий» убрали. Есть «КП», но это уже не прежняя острая газета.

Почти все мои коллеги сидят без работы. Я знаю, что многим предлагалась работа делать комплиментарные рисунки, но, к их чести, они почти все отказываются. В провинции почти никто не сотрудничает с властью.

Карикатуристов всегда спасала возможность работать художественными редакторами, дизайнерами, компьютерными наборщиками, верстальщиками. Сейчас тяжело. В советское время были книги: фантастика разная. Сейчас этого нет. Слава богу, я получаю пенсию.

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- Я еще так понимаю, что сейчас мало самостоятельных карикатур, в основном они идут в дополнение к статьям?

Всегда существовало карикатурное изображение двух видов: как самостоятельная вещь и как иллюстрация к статье. "Литературка" продолжает принимать самостоятельные рисунки. Хотя их мало где печатают. К экономике я не придумываю тему. Мне одной фразой говорят, что сегодня интересно для рисования, хотя моя иллюстрация часто выступает как самостоятельный рисунок, напрямую не связанный с текстом статьи. Иногда то, что рисую для газеты, потом использую, увеличиваю. Для газеты-то работы на два-три часа. А на конкурс надо два-три дня потратить.

- Расскажите об отличии карикатуры от обычного рисунка.

Карикатура - единственная возможность для художника быть демиургом, создать собственный мир. Простой художник - демиург в композиции, цвете, но не в теме. Только человек с карикатурным сознанием может совместить несовместимые вещи, перевернуть мир, сделать его зеркальным. Она отображает ироничное отношение к жизни и является одним из самых ярких примеров постмодернизма, который начался после второй мировой войны, а сейчас используется в той же живописи и других формах искусства. Карикатура - самый оперативный способ записи мысли. Темы, придуманные карикатуристами, постепенно уходят и в графику, живопись. Приемы перевертывания, изменения масштабов.

Даже в архитектуре есть такие приемы нестандартного мышления. Американская фирма Best каждый свой офис делает на принципе слома обычных представлений. Например, строят изначально разрушенное здание. Это привлекает внимание. Или памятник против насилия перед зданием ООН. Шведский скульптор изваял пятиметровый револьвер с завязанным дулом. А еще в конце 60-х годов подобное изображали карикатуристы.

Я сам давно ношусь с идеей ввести в искусствоведение понятие sense art, смысловое искусство. Это идея, выраженная в различных жанрах изображений. Это может быть и карикатура, и графика, и анимационный фильм, постановка, сценография. Кажется, Сергей Тюнин по Сухову-Кобылину поставил пьесу, где сцена представляла собой бюрократический стол. Двухметровая чернильница, подставка для карандашей, все в зеленом сукне. Давид Боровский придумал движущийся занавес, где он играет роль одежды и метлы, которая всех сметает.

Но только у карикатур наиболее оперативный метод показать быстро свою задумку. Вспомните Маргарет Тэтчер как железную леди. Огромное количество карикатур изображает ее в доспехах и с живым лицом и с неживым с железными заклепками. А делать скульптуру, конечно, тяжелее.

- На тему преемственности в карикатуре. Есть ли процесс обучения молодых авторов, как это происходит? Что случилось с клубами карикатуристов?

- Тогда еще не было интернета, а общение нужно было. Мы обменивались информацией, сравнивали премиальные работы. Я, правда, нигде не участвовал активно. В Питере активный клуб был. Делали выставки еще совместные. С 1978 года в горкоме начались наши первоапрельские выставки. Они до сих продолжаются. Многие художники там участвуют, но ярких личностей я не вижу. Как и талантливые поэты и композиторы, карикатуристы не рождаются, как грибы. Мы были дети хрущевской оттепели, глотнули свежий воздух свободы и решили жить с его ощущением и дальше. А сейчас есть какое-то ощущение стагнации у молодежи. Их интересует хорошая профессия, возможность уехать на Запад. А мы уехать не могли. Да и не хотели.

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- А что думаете о нынешних стихийных митингах?

- Знаете, тут интересная штука. Я несколько раз пытался связаться с организаторами этих митингов. Предлагал им разные карикатуры использовать, не только свои, я ведь их всю жизнь собираю. Но они отвечали, что у них маленький бюджет, что сейчас все истратили на ленточки, обещали перезвонить потом, но не звонили.

Я их предлагаю на Запад, и там их с удовольствием выставляют. Была выставка памяти Политковской, Нюрнберский процесс против сталинизма в картинках. Это все прекрасно прошло по Европе. Не то, чтобы огромный успех, но люди ходили и смотрели. Здесь этого нет. Разрешили в Москве выставить Политковскую, но только во время съезда международных журналистских организаций в закрытом зале. Разрешили еще Нюрнберский процесс против сталинизма, но на третьем этаже союза журналистов. Чтобы широко было - этого нет. Правда, ребята из провинции звонят, пишут письма: пришлите, пожалуйста, в Екатеринбург, Челябинск, Новосибирск. А потом присылают фотографии, что плакаты присутствуют.

- А верите в возможность новой оттепели?

- Не знаю, чем больше живу в этой стране, тем больше не уверен в ее будущем. У нас даже прошлое непредсказуемо. Вот опубликовали документы о взрыве Днепрогэса. Я учил, что это чудовищная нацистская диверсия, а оказывается - это НКВД.

А будущее политической карикатуры напрямую зависит от изменений в обществе. Политическая карикатура возможна только при свободе слова и собраний. А сейчас время чудовищной реакции с начала третьего срока нашего президента. Он решил всех скрутить в бараний рог.

- Есть у нас еще традиционный вопрос. Не считаете, что нынешние демотиваторы, интернет-мемы создают угрозу для карикатуры?

- Никакой угрозы нет. Это одна из разновидностей искусства. Не такая ярко авторская с узнаваемой рукой художника. Почерк своих коллег я всегда узнаю, а мемы – нет. Но иногда это очень смешно. Мне нравится парафраз известных лозунгов. Это одна из разновидностей.

Наиболее далека авторская карикатура от комиксов. Это рисованный мультфильм. Неспроста он появился в достаточно необразованной и быстроживущей стране. Там даже есть комиксовая форма «Войны и мира». Посмотрел ее и примерно все знаешь. Некий суррогат литературы. Но иногда бывают очень красивые комиксы. Я тогда смотрю на каждую картинку как на отдельное произведение. Но их очень мало. Сейчас есть два основных направления в комиксах: вариации на тему Капитана Америки и Человека-паука, которые идут от Супермена, и японская манга. Вторая мне неинтересна, потому что она абсолютно одинаковая.

Но опасности для карикатуры нет, она, как великая фотография, всегда будет существовать, хотя уже есть видеокамеры. Да, наш жанр может затихнуть, притаиться, как сейчас, но все равно будет.

- Мы с вами касались темы цензуры, а как насчет самоцензуры? Что бы вы сами не стали рисовать ни при каких условиях?

- Даже если бы мне заказали, я бы не стал рисовать о межконфессиональных отношениях. Один из моих самых любимых рисунков: пять башен кремля, где вместо звезд разные религиозные символы. Инь и янь, крест, магендовер,полумесяц со звездой. Вот если бы в Кремле изменили звезды на такие знаки, это было бы некое единство всех религий, оно бы символизировало нормальное отношение друг к другу. Даже на заказ я не нарисую жесткую вещь, связанную с религией. С иерархами православной церкви могу, но это чисто политические рисунки против определенного использования религии.

Я еще продолжаю рисовать даже эротику и порнографию в большом формате. Но это не карикатура, а просто парадоксальное мышление в жанре графики, плаката. Сейчас есть состояние страха, опасности. Но и раньше приходилось уничтожать какие-то плакаты, когда думаешь, что черная волга около подъезда приехала за тобой.

«Наш жанр может притаиться, как сейчас, но он все равно будет»

- Кстати, насчет религии. Помните случай с датским художником, когда он некорректно изобразил пророка Мухаммеда?

- Это была специальная провокация. Рисунки, кстати, были плохо нарисованы. И авторов не извиняет, что делалось это быстро и по заказу. Идея была принципиально важная: отстоять европейские ценности. Там же большая драма с наступлением воинствующего ислама. Это главная опасность для европейской культуры. Так что, я думаю, что это было провокационное заявление и со стороны редактора. А потом через 8 месяцев была ответная провокация со стороны ислама, это результат столкновения 21 века со средневековьем.

- И последний вопрос. Кого из ваших коллег вы бы особо отметили?

- Самые лучшие мастера появились давно, еще лет 40 назад, это Виктор Богорад и Сергей Тюнин. К ним близки, не уступая в мастерстве, Виктор Скрылев, Александр Сергеев, Игорь Смирнов. Елкина я очень люблю за его идеи, но мне не нравится его упрощенная манера. Я люблю, когда на пятерку и идея, и исполнение, как у Тюнина, Богорада и Скрылева.

Андрей Винокуров

Источники:

1. polit.ru