ЛЕОНАРДО

Свобода - главный дар природы.

Леонардо да Винчи

КОСТРЫ ВО ВТОРЫХ АФИНАХ

Сегодня Флоренция обезумела... С утра, словно гонимые медной плетью колоколов, по городу рыскают отряды молодых инквизиторов. Эти юные слуги Христа, наряженные в белые балахоны, стриженные «под скобку», вламываются в дома, срывают картины, калечат скульптуры, старинную утварь, рвут книги, крушат все красивое.

С гнусавым пением это ополчение одичавших юнцов тащит через весь город творения художников, поэтов, мастеров. Они идут, размахивая алыми крестами. Вот они шагают по набережным, и вдруг один из молодых фанатиков под улюлюканье друзей выбегает из шеренги и кидает в мутные волны Арно жалобно звенящую виолу. Это словно послужило сигналом другим, и в реку вмиг полетели античные статуэтки, древние фолианты. Вой, смех, визг злым эхом разносились по притихшим улицам.

Зловещая пирамида на площади Синьории, у палаццо Веккио, все росла и росла. Она была сложена не из каменных глыб, способных противостоять векам,- она была хрупка, эта небывалая гора из музыкальных инструментов, ветхих папирусов, женских нарядов, творений живописи, скульптуры и книг.

Словно гонимые бесами, кружились в адской карусели тощие мальчишки и грузные монахи, топча творения Платона и Овидия, Боккаччо и Петрарки, Боттичелли и Леонардо да Винчи, бесценные шедевры Древней Греции и Рима. Доминиканцы в черно-белых одеждах укладывали поленья. Готовили костер для «сожжения сует»- так назвали эту акцию безумствующие аскеты.

Площадь Синьории, тесная, сжатая обступившими ее зданиями, была до предела набита людьми.

Кто не хочет поглядеть, как сожгут бесценные ценности, кто не хочет послушать самого Савонаролу!

Весь день хлопотливо и угрюмо воздвигался костер, этот монумент невежеству, фанатизму и мраку. И когда ожидание стало невмоготу, когда эта страшная гора, сверкающая всеми цветами радуги, казалось, достигла небес, над притихшей площадью, над тысячной толпой вознесся истошный, резкий крик проповедника:

- О Флоренция, о Рим, о Италия! Прошло время песен и праздников, вы больны, даже до смерти... Мне остается только плакать... Милосердия, господи!- Истощенный постом, истерзанный ночными бдениями, этот человек с бледным, словно выгоревшим, лицом, воздев к небу тонкие, худые руки, вопил: - Смотрите, смотрите, вот уже небеса почернели!.. Солнце багрово, как запекшаяся кровь! Бегите! Будет дождь из огня и серы, будет град из раскаленных камней... У вас не хватит живых, чтобы хоронить мертвых... Бегите!

Голос монаха звенел, раскалывая тишину притихшей площади. Сегодня он повелевал умами и сердцами этих людей. Думал ли он, что не пройдет и трех лет, как сам он, нынешний вершитель судеб Флоренции, измученный пытками, под гробовое молчание толпы взойдет на эшафот - и через мгновение языки пламени поглотят его и двух его соратников! Поглотят навеки.

Но сегодня он на гребне славы и силы, сегодня он сокрушает кажущееся ему зло, заключенное в «суете сует» - книгах, картинах, музыке... Сегодня Савонарола предает анафеме песни и танцы, любовь и красоту.

- Я посею между вами чуму, такую страшную, что от нее никто не убежит... Травою зарастут улицы, лесами покроются дороги...- Голос проповедника все крепнет, его слова терзают сердца, туманят разум: - Я проклинаю вашу гордость, и мне противны даже жилища ваши, все будет сожжено, все будет уничтожено, а вы все пойдете в царство дьявола.

Страшные слова словно сжигали в людях веру в надобность счастья, любви, знания. Над толпою, как порыв ветра, пронеслись вздохи, стенания, плач.

И вот загудел колокол. Его молотоподобный звон перекрыл все звуки и заполнил площадь. Костер запылал. Сперва огонь неохотно лизал хворост, потом перекинулся на бревна и поленья, а затем набросился на эту «проклятую роскошь, эти окаянные краски, эти мерзостные страницы стихов. Эту суету!». Пламя взлетело до самого шпиля башни и словно обагрило кровью шершавые камни палаццо Веккио. В арках лоджий за­легли черные тени. Жар костра накалил воздух, в его дрожащих струях плясали искаженные лики юродству­ющих инквизиторов. Рев пламени сливался с криками, воем, пением. Наконец толпа не выдержала и стала пританцовывать, вертеться, и скоро сумасшедший хоровод окружил бушующий огонь. Чад, гарь и смрад затмили небо, погасили звезды.

...Последний сноп искр высоко взметнулся к небу и медленно угас. Мрак окутал площадь. Казалось, сама старуха средневековье, повернув стрелку часов истории, вернулась справить тризну.

Люди, ошалевшие от огня, от воя фанатиков, оцепенели от внезапно наступившей тишины и мглы. Вдруг молчание прорезал одинокий детский плач. Народ вздохнул и, словно по незримой команде, вдруг рванулся с площади.

Тишина и тьма воцарились на пьяцца Синьории. Холодный, порывистый ветер гнал по мостовой тучи се­дого пепла. Все, что осталось от «сожжения сует».

Это было в самом конце пятнадцатого века - Кватроченто, как называют его итальянцы.

Страницы истории...

ВЕРРОККИО ПОРАЖЕН

Радуга расцвела на синей вершине Монте Альбано и простерла свою сияющую параболу над маленьким городком Винчи, над его белой башенкой, над черными кипарисами и, сверкнув павлиньим хвостом в водах Арно, скрылась за крутогорбыми зелеными холмами.

Ночью была гроза. Но к рассвету ветер разогнал тучи, утро встречало юного Леонардо блеском росы и птичьим гомоном... Необыкновенное утро. Ведь сегодня четырнадцатилетний Леонардо, сын нотариуса Пьеро да Винчи, прощается с детством и уезжает во Флоренцию, чтобы учиться живописи у самого Верроккио!

Он никогда не забудет эти края - зеленые долины, обрамленные лиловыми горами, высокое небо с гордо парящими в нем птицами и свежий ветер, доносящий до слуха рожок пастуха и звон благовеста. Будущий художник в дальнейшей трудной своей жизни не раз вспомнит родниковый, прозрачный воздух, запах росы и горных трав, журчание ручья и веселую песню дрозда, а главное - безмятежную тишину и раздолье, которого ему будет так не хватать в суетной и шумной столице Тосканы!

Леонардо еще в детстве полюбил природу и привык неспешно созерцать ее красоту. Это помогло ему уже в первых, порою наивных рисунках проявить такую зоркость глаза и твердость руки, что его работы, привезенные отцом к великому Верроккио, поразили мастера.

Итак, судьба юноши решена. Отныне все его устремления, все помыслы будут отданы искусству - ведь так рассудил Верроккио... Но откуда было знать маститому живописцу, какого демона он извлек из маленького местечка Винчи в 1466 году!

Боттега - так назывались мастерские художников в то время. Боттега Верроккио была известна своими учениками. В ней работали такие славные и ставшие после великими художники, как Перуджино, Боттичелли. С ними учился и молодой Леонардо.

Флоренция тех лет была в зените своего расцвета. Род Медичи, правивший Тосканой, уделял много сил развитию литературы, науки и искусства. Недаром Флоренция претендовала в те годы на гордое прозвище Вторых Афин.

Годы учебы, познания мастерства, анатомии, перспективы летели незаметно. Леонардо радовал своего учителя успехами, и вот настал момент, когда маэстро привлекает ученика к участию в работе над компози­цией «Крещение Христа», в которой Верроккио поручает да Винчи написать фигуру ангела.

«Верроккио поручил Леонардо,- сообщает искусствовед Вазари,- написать ангела, держащего одеяния. И хотя Леонардо был юнцом, однако выполнил это так, что его ангел вышел много лучше, нежели фигуры Верроккио». Далее Вазари добавляет, что учитель был так расстроен явным превосходством своего ученика над собой, что с тех пор не прикасался к кисти.

Должен оговориться, что даже очевидцы иногда изобретают драматические коллизии, дабы придать нужную, по их мнению, остроту своему повествованию. Но дело не в том, бросил Верроккио писать или нет. Главное - что ангел, созданный двадцатилетним Леонардо, носит в себе приметы новой живописи, еще невиданной по мягкости светотени, по обаятельности решения образа, по оригинальности и виртуозности рисунка.

В ту пору Леонардо пишет «Мадонну». В этой картине Вазари отмечает деталь, поразившую его: «Графин с цветами, наполненный водой. Отпотевание воды на поверхности было изображено так, что она казалась живее живого».

Правда, в наши дни усилия и достижения Леонардо да Винчи, так поразившие современников, могут показаться некоторым любителям искусства наивными: ведь по существу такое натуральное изображение природы граничит (я боюсь даже написать это слово!) с фотографичностью... Но Леонардо не боялся этих терминов - он просто их не знал. Гениальный художник преклонялся перед природой: «Милостивая природа позаботилась так, что ты во всем мире найдешь, чему подражать».

Он знал, что, прежде чем быть новатором и фантазировать, надо изучать и знать, а главное - уметь! И он умел!

ЭТОТ «ЛЕНИВЕЦ»

Тайна. Вот слово, которое не раз вспоминаешь, касаясь подробностей жизни и творчества Леонардо да Винчи - часто загадочных и необъяснимых. Судьбы художников не всегда логичны и не всегда укладываются в привычные нам рамки, но великий винчианец поражает любого исследователя с самых первых шагов своей творческой жизни, как никто.

Современники пишут о нем: он был прекрасен собой, пропорционально сложен, изящен, с привлекательным лицом. Блистательной своей наружностью, являвшей высшую красоту, он возвращал ясность каждой опечаленной душе, а словами своими он мог заставить любого упрямца сказать «да» или «нет». Своей силой он смирял любую неистовую ярость и правой рукой гнул железное кольцо или подкову, как будто сделанные из свинца. Он останавливал на всем скаку самых горячих скакунов; его тонкие, почти женственные пальцы сгибали пополам золотые флорины и дукаты.

Трудно себе представить более совершенный идеал молодого мужчины: красавец, атлет, умница и при всем этом великолепный художник, только что с блеском заявивший о себе как об одном из первых мастеров первого из городов Италии. Казалось, такое сочетание физического здоровья и творческого полнокровия даст обильный урожай шедевров.

Забегу несколько вперед. За всю долгую творческую жизнь Леонардо написал очень немного. Самые скрупулезные исследования позволяют обнаружить не более двадцати работ, которые с достоверностью можно приписать кисти мастера, - кстати, многие из картин и портретов остались незаконченными. Поражающий итог, если вспомнить о поистине вулканической производительности мастеров его класса - Рафаэля, Тициана, Рубенса, Рембрандта.

Леонардо был великий исследователь. Его феноменальный темперамент находил свое выражение в предельно напряженных изысканиях, в поражающе широком круге интересов. Причем художник везде и всегда заставляет себя докапываться до истоков, до выяснения первопричинности явлений. Человечество, пробуждаясь от долгой дремы средневековья, получило много вопросов и нераскрытых тайн. Да Винчи - один из первых смело и бескомпромиссно бросился в схватку с мраком.

...Лицо Леонардо, его одежда, осанка, казалось, являли пример спокойствия и устроенности. Казалось, что заботы, суета будней не касаются его. Но это лишь казалось: заботы были, а денег не было. Художник презирал скороспелые поделки, и его боттега бедствовала - не было заказов. Избалованные искрометными мастерами флорентийская знать и двор Медичи (а у власти в то время был сам Лоренцо Великолепный) постепенно отвернулись от Леонардо. А художник не искал благодеяний и заказов Лоренцо и его двора и порою просто нуждался. Правда, тщательно сохраняя маску покоя и благоденствия. На самом же деле мастер был беднее последнего нищего.

«Живописец! Если хочешь избежать упреков со стороны людей понимающих,- записывает Леонардо,- старайся изображать каждую вещь верной натуре и не пренебрегай изучением, как делают стяжатели».

Старая, как мир, история. История банальная, но вечно живая...

Итак, Леонардо тридцать лет. Он на пороге великих свершений и открытий, но сегодня никто не хочет помочь ему и даже понять меру его дарования. Да и когда было меценату Лоренцо Великолепному, упивавшемуся властью и захваченному стремительным бегом времени, видеть и понимать новую пластику картин Леонардо! Откуда было знать гордому Лоренцо, что пройдут века, и великие государства будут бороться за честь иметь в своих собраниях хотя бы один рисунок неуживчивого и медлительного да Винчи.

И Лоренцо Великолепный без всякого чувства сожаления, горечи и досады отпускает художника ко двору миланского правителя Лодовико Моро.

«ОДИН ИЗ ВАС ПРЕДАСТ МЕНЯ...»

«Тайная вечеря»- одно из великих созданий Леонардо, судьба которого так же трагична, как жизнь художника. Любой человек, видевший эту картину в наши дни, испытывает непередаваемое чувство скорби от вида тех страшных утрат, которые нанесли творению да Винчи варварство людей и время.

«Один из вас предаст меня...»- только что произнес Христос, и ледяное дыхание неотвратимого рока коснулось каждого из участников вечерней трапезы. Сложнейшая гамма чувств впервые в истории живописи нашла такое глубокое и тонкое отражение. Живописец сломал все привычные традиции и каноны, переведя действие из условной и парадной атмосферы в обстановку реальной жизни. Он расположил фигуры апостолов в естественных позах, в сложнейших ракурсах, используя в полной мере свое волшебное сфумато - искусство леонардовской светотени.

Не обходилось и без курьезов.

«Рассказывают,- пишет Вазари,- что приор монастыря очень настойчиво требовал от Леонардо, чтобы он окончил свое произведение, ибо ему казалось странным видеть, что Леонардо целые полдня стоит погруженный в размышления, между тем как ему хотелось, чтобы Леонардо не выпускал кисти из рук, наподобие того, как работают в саду. Не ограничиваясь этим, он стал настаивать перед герцогом и так донимать его, что тот принужден был послать за Леонардо.

Леонардо, знавший, насколько остер и многосторонен ум герцога, пожелал (чего ни разу не сделал он по отношению к приору) обстоятельно побеседовать с герцогом об этом предмете: он долго говорил с ним об искусстве и разъяснял ему, что возвышенные дарования достигают тем больших результатов, чем меньше работают, ища своим умом изобретений и создавая те совершенные идеи, которые затем выражают и вопло­щают руки, направляемые этими достижениями разума.

К этому он прибавил, что написать ему осталось еще две головы: голову Христа, образец которой он не хочет искать на земле,- и в то же время мысли его не так возвышенны, чтобы он мог своим воображением создать образ той красоты и небесной прелести, какая должна быть свойственна воплотившемуся божеству; недостает также и головы Иуды, которая также вызывает его на размышления, ибо он не в силах выдумать форму, которая выразила бы черты того, кто после стольких полученных им благодеяний все же нашел в себе достаточно жестокости, чтобы предать своего господина и создателя мира; эту голову он хотел бы еще поискать, но, в конце концов, ежели не найдет ничего лучшего, он готов использовать голову самого приора, столь назойливого и нескромного. Это весьма рассмешило герцога, сказавшего ему, что он тысячекратно прав. Таким образом, бедный приор, смущенный, продолжал делать работу в саду, но оставил в покое Лео­нардо, который хорошо кончил голову Иуды».

Эта милая, чисто ренессанская новелла рисует одно из самых легких происшествий на сложном жизненном пути да Винчи. Но судьба готовила ему куда более серьезные испытания.

ПРЕДТЕЧА

Ах эти спешные сборы, когда тебе уже под пятьдесят и когда нет места иллюзиям!

Ночь. На мозаичном полу дворцового помещения разбросаны рисунки, картины, кисти, одежда. Свет свечей, колеблемый сквозным сырым ветром. По стенам мечутся длинные тени. За окном шагает чужеземная стража. В призрачном свете звезд холодными, жесткими огоньками поблескивает оружие французских солдат.

Где Лодовико Моро?.. Где слава Милана, рода Сфорца?.. Да, век на исходе. Век уходит, а с ним и его слава. Леонардо подошел к камину и вдруг в зеркале встретил себя. Из тусклой серебряной заводи на него глядел двойник - растерзанный, усталый, постаревший.

На пороге нового, шестнадцатого века, в декабре 1499 года, да Винчи, измученный неудачами, решается покинуть Милан. Семнадцать лучших лет жизни отдано этому городу.

Сборы были недолги. Он увозил с собой груз легче, чем когда-то из Флоренции. Но с ним не было самого главного, что сопровождало всю его жизнь,- надежды.

Семнадцать лет... Огромный глиняный «Конь», воплощающий величие рода Сфорца. Ведь он сейчас остается в городе, оккупированном врагом. Правда, Леонардо не мог знать, что монументу осталось жить совсем немного и что он будет безжалостно разрушен пьяной солдатней.

«Тайная вечеря» осуждена на гибель (картина написана на плохо загрунтованной стене). И это знает пока только он. Да, это он сам приговорил к медленной смерти свое детище.

Но Леонардо не знал полностью истинную судьбу «Тайной вечери». Иначе он увидел бы, как невежественные монахи разрушают центр композиции, пробивая в стене дверь. Он услышал бы ржание и топот лошадей в устроенной там наполеоновскими гвардейцами конюшне. А много позднее содрогнулся бы от ужаса, увидев, как падают американские бомбы на беззащитный монастырь, взрывая трапезную. Так, в течение четырех с половиной веков его картина не раз подвергалась смертельной опасности.

Ведь варвары не переводятся от древних времен Аттилы до наших дней...

Лука Пачоли, единственно близкий ему в эти суровые дни человек, помог снести незамысловатую кладь в крытую повозку, и Леонардо да Винчи снова начал тернистый путь изгнанника.

Впереди его ждал двор Мантуи с Изабеллой д'Эсте, прельстившей его эрудицией и любезностью и столь же быстро разочаровавшей своим фатовством и тщеславием.

К весне мы уже видим да Винчи в Венеции. Больной, стареющий художник не нашел здесь желанного приюта и отдыха, и вскоре он спешит навстречу своей молодости - во Флоренцию.

Отец, родные встретили его холодно. Он не оправдал их надежд. Близких друзей у Леонардо не было, все связи были потеряны за эти годы.

Художник долго бродил по городу. По знакомым и любимым когда-то местам. Он не узнавал многого. Как-то Леонардо забрел в сады монастыря святого Марка, этого оплота безумствующего аскетизма. Художник ужаснулся запустению и разрухе, постигшей сокровищницу античности, где когда-то он часами рисовал, учился, познавал тайны гармонии.

Разбитые статуи, валяющиеся обломки мраморных рук, голов, поросшие сорняком,- таковы были результаты «подвигов» Христова воинства, молодых инквизиторов.

Флоренция. Она пережила падение Медичи и диктатуру Савонаролы. И сейчас, разоренная, поблекшая, жила без иллюзий и блеска.

Леонардо не находил себе покоя. Может быть, его мучила нужда? Нет, от Милана остались кой-какие сбережения. Может быть, он просто устал? Устал от несбывшихся надежд, от одиночества? Он искал уединения. Живопись его не влекла. Он мечтал тогда не о славе художника. Ему виделся гордый полет человека-птицы. Он записал в своем дневнике предсказание: «Большая птица начнет свой первый полет с хребта Большого Лебедя, наполняя Вселенную изумлением...»

И однако не полет с горы Лебедь прославил Леонардо. Бессмертным его сделала живопись.

Он создаст неповторимую «Джоконду», опередившую развитие живописи на многие века. Он раскроет законы композиции, светотени, психологического решения портрета, ставшего образцом для будущих поколений художников.

Предтеча. Вот миссия Леонардо. Ведь это он проло­жил дорогу высокому Ренессансу.

Ренессанс... Фридрих Энгельс писал о нем:

«Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености...

Леонардо да Винчи был не только великим живописцем, но и великим математиком, механиком и инженером, которому обязаны важными открытиями самые разнообразные отрасли физики».

«ВЫ НЕ ЦЕНИЛИ ЕГО...»

Великий флорентиец Данте умер в Равенне в 1321 году... Прошло два века, и его земляки обратились к равенцам с просьбой вернуть им прах изгнанника. Они хотели захоронить его с почестями в церкви Санта Кроче - Пантеоне великих граждан Флоренции.

Флорентийцы скоро получили ответ: «Вы не ценили его при жизни. Вы не получите его после смерти». Но послы не успокоились, они пожаловались папе Льву Х, и отец церкви, очевидно позабыв все крамольные вирши поэта, велел привезти останки Данте на родину. Когда саркофаг вскрыли, то увидели, что он пуст. Прах Данте исчез, и флорентийцы уехали ни с чем. Это было в 1519 году.

В этом же 1519 году в далеком французском замке Клу на берегу Луары умирает Леонардо да Винчи... Одинокий, вдали от Италии, Флоренции.

Папа Лев X, так быстро откликнувшийся на «дело о прахе Данте», столь же быстро и легко отпустил от себя великого флорентийца да Винчи. Он не понимал его, этот временщик, сказавший при своем избрании следующую, ставшую сакраментальной фразу: «Будем же наслаждаться папством, которое даровал нам господь». Он не мог оценить глубину и меру дарования Леонардо.

Папа долго оставлял Леонардо в бездействии и наконец дал заказ. Узнав, что художник приступил сначала к изготовлению новых рецептов лаков, произнес, многозначительно улыбнувшись:

- Увы! Никогда ничего не сделает тот, кто начинает думать о конце работы, еще не начав ее.

Конечно, придворные немедленно донесли эти слова до ушей да Винчи.

Все это заставило старого художника покинуть родину в 1516 году и уехать во Францию.

Год 1519-й. Апрель. Чувствуя близкую кончину, Леонардо диктует завещание. Он лежит неподвижно. Его правая сторона парализована.

Наступает май. В широко открытые окна замка Клу ветер доносит свежее дыхание Луары, аромат цветущих лугов. В весеннем небе одиноко парит коршун. Слабеющий художник с восторгом следит за свободным, величавым полетом птицы.

«Свобода - главный дар природы»,- говорил Леонардо.

Великий флорентиец умер 2 мая 1519 года. Он угас на руках верного Франческо Мельци, которому завещал семь тысяч листов - свои гениальные записи, рисунки, композиции...

«Как хорошо прожитый день дает спокойный сон, так с пользой прожитая жизнь дает спокойную смерть»,- писал пророчески Леонардо.

Мастер поистине с великой пользой для человечества прожил свою жизнь. И наверное, если бы не уродство общества, не эгоизм пап, глупость дворов и многое, многое другое, он имел бы право, как никто, на эту банальную спокойную жизнь. На право свободно и спокойно творить. Но такова его судьба, что лишь на закате лет, на чужбине, уже немощный и разбитый параличом, он наконец из рук иностранного владыки получил это злополучное, но, по существу, уже ненужное спокойствие. И он тихо угасает. Величайший художник своего времени.

Вы не ценили его при жизни - можно было сказать с равным правом и Лоренцо Великолепному, и трусливому Лодовико Моро, и неистовому Савонароле, и кровавому Цезарю Борджиа, и легкомысленному Льву X, и сотням других, больших и малых, граждан Земли, окружавших художника,- граждан той самой планеты, которая сегодня славит и всегда будет славить великого Леонардо да Винчи.

«ДЖОКОНДА» В МОСКВЕ

«Джоконда». Самая знаменитая. Самая загадочная картина мира. Самая, самая, самая. Писать о ней страшно, ибо поэты, прозаики и искусствоведы сочинили о ней не одну сотню книг. Не счесть изданий, где самым тщательным образом изучается каждая пядь этой картины, история ее создания. Есть исследования, где подвергается сомнению само название картины, дата ее написания, даже место, город, где великий Леонардо встретил свою модель... И однако «Джоконда» есть «Джоконда»! Вот уже без малого пять веков, как миллионы людей любуются этим шедевром мирового искусства.

Москва встретила «Джоконду» восторженно. Москвичи и гости столицы полтора месяца осаждали Музей изобразительных искусств, и очередь любителей живописи не иссякала ни на минуту. Каждый день от зари до позднего вечера тысячи и тысячи посетителей ждали этой встречи.

Встреча. Пятнадцать секунд... Пятнадцать секунд отпущено по строгому регламенту на этот миг. «Раз, два, три...»- отбивает мгновения сердце. В огромном пуленепробиваемом стекле вижу, как в зеркале, лица людей. Глаза, устремленные к Джоконде. Они дождались. Дождались этого свидания. Долгие, долгие, долгие часы очереди. И вот наконец Она. Единственная, неповторимая.

Джоконда.

Лепет людской. Шепот. Шорох платьев. Тихие шаги. Жадно, ненасытно глядят люди на творение Леонардо.

- Ни одного мазка,- слышу я слова.- Нет мазков. Как живая.

Льется, льется на нас золотистый, теплый свет итальянского летнего вечера. Ни одна репродукция не донесет и тысячной доли очарования, колдовства живописи да Винчи. Сфумато... Неповторимая манера живописца, изобретенная им, требовала небывалых усилий, времени, огромной концентрации воли, расчета, мощи дарования. Это было не просто гениальное умение передавать все волшебство светотени, названное дымкой. Нет, это было нечто более значительное. Это была новая красота.

Тревожно, немного печально, неотрывно глядит девушка в джинсах на Джоконду. Седой мужчина прижал к груди шляпу и весь вытянулся, устремился к картине. Он что-то вспомнил, и я вижу слезы на его глазах... Бинокли. Бинокли. Люди хотят быть ближе к Джоконде. Рассмотреть поры ее кожи, ресницы, блики зрачков. Они будто ощущают дыхание Моны Лизы. Они, подобно Вазари, чувствуют, что «глаза Джоконды имеют тот блеск и ту влажность, какие обычно видны у живого человека... а в углублении шеи при внимательном взгляде можно видеть биение пульса». И они это видят и слышат. И это не чудо. Таково мастерство Леонардо.

Пристально, чуть-чуть устало, мягко, все понимая, глядит на людей Джоконда... Не одна сотня лет прошла с тех пор, как она родилась, стала вечно живой с последним прикосновением кисти Леонардо. Я словно вижу это последнее касание. Нежное прикосновение шелковой кисти. Мастер сам не знал, конец ли это. Он чувствовал уже давно, что Джоконда живет помимо его воли. Он просто боялся расстаться с ней. Потерять часть самого себя. Столько он отдал сокровенного, самого святого, что хранил в глубоких тайниках своей души! Мона Лиза была его плотью. Частью его самого. Ведь он писал «малый мир» - Человека!..

Полтора месяца ни на миг не прерывался поток зрителей. Более трехсот тысяч человек встретились с Джокондой. И вот наступила пора прощания с Моной Лизой.

Пьер Коньям, директор парижского Лувра, приехал в воскресенье днем в Музей изобразительных искусств имени Пушкина, к директору Ирине Александровне Антоновой. Уже на пороге кабинета он был окружен представителями прессы, кино, телевидения. Мы с Дмитрием Бальтерманцем ждали своей очереди. Необычайно деликатно, с каким-то особенным, чисто французским изяществом Пьер Коньям - высокий, стройный человек, очень похожий на знаменитого Атоса, - отказывал всем подряд в одной повторяющейся просьбе: разрешить присутствовать завтра, в понедельник 29 июля 1974 года, на акте передачи «Джоконды», когда шедевр Леонардо да Винчи будет возвращен владельцам.

- Мосье,- любезно говорил очередному журналисту Коньям,- мы дали слово нашим коллегам в Париже, что не будем пускать никого из посторонних в момент акта передачи Моны Лизы. И пока мы твердо держали свое слово во время всего долгого путешествия «Джоконды». Ведь приемка этого великого шедевра Леонардо - не церемония, не торжество, а деловой процесс, требующий полной сосредоточенности и тишины.

Когда я вошел в кабинет к Ирине Александровне Антоновой, у меня был, наверное, не самый веселый вид. Ведь я тоже выслушал ответ Коньяма.

-Я бы хотел показать Пьеру Коньяму публикации нашего журнала, посвященные шедеврам Лувра и других французских музеев, - сказал я Ирине Александровне.

-Где журналы? - спросила Антонова.

Я положил на стол с десяток номеров «Огонька» с цветными вкладками произведений Пуссена, Шардена, Делакруа, Жерико, Эдуарда Мане, Ренуара, Дега, Бур-деля, Матисса, Пикассо, со статьями Чегодаева, Алпатова, Прокофьева, посвященными их творчеству.

Ирина Александровна представила меня главному хранителю картинной галереи Лувра Мишелю Лаклоту, плотному, коренастому, энергичному мужчине. Я рассказал ему о том, что редакции удалось за последние годы довольно объемно и подробно познакомить читателей с шедеврами собраний Лувра и других музеев Франции. Более полсотни репродукций было опубликовано на цветных вкладках, и наши читатели получили для своих домашних собраний большую коллекцию репродукций прекрасных творений французских мастеров.

Мишель Лаклот внимательно слушал...

Наконец вошел в кабинет Пьер Коньям. Началось обсуждение протокола завтрашней передачи. Установлено точное время вскрытия сейфа-витрины с «Джокондой», час отбытия специальных машин на аэродром и многое-многое другое. Особое внимание уделялось тщательной проверке состояния сохранности картины после сорокапятидневного пребывания в Москве. Шел серьезный, доверительный разговор. Представители Лувра и нашего музея понимали друг друга с полуслова. Это была беседа друзей, профессионалов, влюбленных в искусство и посвятивших всю свою жизнь служению благородному делу приобщения миллионов людей к прекрасному.

В конце концов все проблемы были решены, и наступила минутная пауза. Коньям подошел к Лаклоту. Тот что-то сказал ему, подвел к столу, где лежали журналы... Через какой-то миг улыбающийся директор Лувра перелистывал «Огонек», рассматривал цветные вкладки... Он попросил подойти своих коллег и с удовольствием показал им большую репродукцию «Свободы на баррикадах» Эжена Делакруа, а потом очаровательную «Жанну Самари» Ренуара. Коньям стал расспрашивать, сколько человек читает и смотрит журнал. Я ответил, что если каждый экземпляр видят хотя бы пять человек, то, думается, миллионов десять.

-Это великолепно! - воскликнул Пьер Коньям. Прошу его рассказать нашим читателям о Лувре, «Джоконде», московских впечатлениях, о культурных связях.

-Должен признаться,- говорит Пьер Коньям,- что во всем мире шедевры из собраний Лувра и других французских музеев пользуются заслуженной репутацией, но я хочу подчеркнуть, что здесь, в Москве, в Советском Союзе, этот успех имеет особое, символическое значение. Это объясняется тем, что не только между нашими странами, нашими великими народами, но и между нашими культурами - французской и русской, - между нашими музеями уже столетиями существует прочнейшая, особая, близкая взаимосвязь. Ведь Эрмитаж и Лувр - музеи-братья. Эрмитаж, созданный не без участия французских философов, послужил как бы моделью для нашего Лувра. Поэтому тот успех, который имела в Москве «Джоконда», стал как бы символом дружбы между нашими странами, народами, исчисляемой столетиями.

Пребывание Моны Лизы в Москве - это, если хотите, жест самого высокого доверия народа Франции к народу России, народам Советского Союза. «Джоконда»- главное французское сокровище. Эта картина была украшением, гордостью коллекции французских королей. «Джоконда»- главная жемчужина Лувра, его символ. Если хотите, сам Лувр! Поэтому мы придаем такое значение «визиту» «Джоконды» в вашу столицу. Поэтому нам так дорог огромный успех творения Леонардо да Винчи в вашем городе.

Обмен нашими культурными ценностями, происходящий по плану, необычайно плодотворен. Мне хочется сказать вам о том, что экспозиции из собраний советских музеев во Франции вызвали восторг и признательность многочисленных французских зрителей и самых тонких знатоков искусства. Дело в том, что любая выставка из России - событие, радость для Франции. И это вполне объяснимо: слишком многое нас связывает.

Во время короткого пребывания в вашей замечательной Москве мне удалось посетить лишь один музей, конечно, кроме того прекрасного дома, в котором мы сейчас беседуем. Итак, я побывал лишь в одном музее, который чрезвычайно дорог мне, впрочем, как и любому человеку Земли. Это дом Льва Толстого на Кропоткинской улице. Там вес дышит историей, там ощущаешь присутствие великого русского писателя. Все живет им. Мне любезно преподнесли - и это для меня большое счастье - две розы из сада Толстого. Я привезу их в Париж как драгоценную реликвию и вложу в одну из самых любимых и священных для меня книг - «Анну Каренину»...

Толстой, Гоголь, Тургенев, Достоевский для меня, для французов не просто гениальные, великие писатели планеты. Это - наше детство, это связано с юностью, со становлением характера, с душой нашей культуры, с формированием видения мира. Поэтому русская литература рождает такие глубокие чувства.

В заключение мне хочется сказать, что мы всегда с радостью готовы участвовать в любой, большой и малой, выставке в Москве и охотно ждем в гости ваши экспозиции.

Я прошу Пьера Коньяма написать несколько слов читателям. Вот они: «На память читателям журнала «Огонек» об успехе выставки «Джоконды» в Москве. Пьер Коньям. 28 июля 1974 года».

И снова за столом у Ирины Александровны заседает совет по эвакуации «Джоконды». И снова звучат слова «эскорт машин», «джокондер», «влажность», «аэродром», и снова царит атмосфера дружбы и полного взаимопонимания. Но разговор окончен, я закрываю блокнот и... И тут происходит то, что забыть невозможно. Ирина Александровна подходит ко мне и негромко говорит:

- Пьер Коньям просил передать, что он приглашает вас завтра в девять часов тридцать минут. Вы будете присутствовать при акте передачи «Джоконды».

Не один раз я приходил с очередью в зал, где экспонировалась Мона Лиза. Эти минуты незабываемы...

Июльский летний день. Там, за полупрозрачными занавесями, теплый ветер чуть колышет ветви деревьев. За высокими окнами музея шумит, ворчит наш суетный двадцатый век. Но сегодня рядом с нами живая женщина из шестнадцатого века.

XX век. Вот он пристально, порою восторженно, порою смятенно всматривается в далекий, далекий XVI век.

Люди... Вот они, улыбаясь и хмурясь, подгоняемые строгим регламентом, глядят, глядят на свою сестру. Живые - на живую. И я на миг представил себе встречу человека двадцать второго века с опусами модернистского искусства наших дней. О чем подумает этот бесконечно далекий зритель, увидев кучу мятой жести, битого стекла, комков гипса с вызывающей надписью на этикетке: «Человек»? Какие ассоциации, какие мысли родятся у него в душе? Чего стоят после такой воображаемой встречи все самые мудрые слова умнейших знатоков современного искусства о форме, экспрессии, динамике! Порою мне кажется, что все эти громкие фразы - лишь попытки оправдать убожество, бессилие духа.

Леонардо да Винчи предложил нам встречу с нашим «вчера». Он показал нам Человека своего времени со всеми его слабостями, во всем его величии и сложности. И мы через тьму веков волею, властью гения Леонардо переносимся в Италию, во Флоренцию начала шестнадцатого века, и зрим этот великий «малый мир».

- Посмотри, как она провожает нас взглядом,- слышу я трепетный шепот. И снова вижу слезы. Рядом бьются горячие сердца моих современников. Может быть, эти обрывки слов, эти невольные слезы на глазах взрослых людей кому-нибудь покажутся наивными, сентиментальными. Но это не так. Тысячу раз нет! Представьте себе хоть на миг ту бурю чувств, то смущение души, которое возникает у думающего зрителя от этой встречи с «Джокондой». С гением Леонардо да Винчи.

Встреча с гением. Как она проста! Ведь эти классики - люди самые демократичные, самые доступные всем. Самые щедрые. Они рады отдать тебе все свои сокровища, все свои богатства. Взаймы навсегда, безвозвратно. Бери, приходи, раскрой книгу, коснись клавиш фортепьяно, приблизься к картине. И в то же мгновение ты познакомишься с шедевром литературы, музыки, искусства. Почувствуешь пожатие маленькой энергичной руки Пушкина. Тебя обнимет и прижмет к груди пылкий Моцарт. Ты увидишь прозрачное мерцание светлых мудрых глаз Леонардо. Только приди! Ты будешь счастлив и станешь богаче. А если невольно уронишь слезу, это не беда! И пусть завидуют тебе хладнокровные и несентиментальные люди, которые ухитряются не волноваться, глядя на живопись Рафаэля или Рублева, слушая музыку Бетховена или Чайковского, стихи Байрона или Блока. Слава тебе, наш зритель, слушатель, читатель, стоящий в очередях за подпиской на собрания сочинений Бальзака и Достоевского, спрашивающий лишний билет на спектакли театра «Ла Скала» или Островского в Малом театре, в любую непогоду выстаивающий в длинных хвостах на выставки сокровищ Тутанхамона, произведений французских импрессионистов пли Кустодиева! Наш зритель и читатель, смеющийся и проливающий слезы, радующийся каждой встрече с истинным искусством!

- Здравствуй, Джоконда! - еле слышно промолвил юноша. Он стоит с девушкой, прижавшись к деревянным поручням.

- Проходите, проходите! - говорят им, а они стоят, стоят, очарованные Моной Лизой...

Джоконда. Она испытующе глядит на каждого, не пропуская ни одного из этой, словно длящейся веками, очереди. И буквально любой из нас чувствует на себе этот пристальный взгляд. Посмотрите, как, подобно подсолнечникам, поворачиваются лица людей, как светлеют лики зрителей в эти считанные секунды. И внутренний диалог потом неотвратимо долго будет звучать в душе каждого. Такова магия кисти Леонардо. Много раз я слышал, как люди молодые говорили: «До свидания, Джоконда». Люди постарше: «Прощай, Джоконда». Она близка, необходима людям. Как воздух или звезды. Мона Лиза стала частью нашей жизни.

«Планета Джоконда»... Она не записана ни в одном звездном атласе мира. Но она есть! Это светило взошло в славном итальянском городе Флоренции в начале шестнадцатого века. Не многим творениям человеческого гения удалось преодолеть земное притяжение и выйти на орбиту вечности. Превратиться в часть природы. Стать подобными утренним или вечерним зорям. Весне или зиме. Пению птиц. За всю историю нашей земли не так много зажглось таких вот рукотворных планет. Среди них - лучезарная Беатриче Данте, сияющий Фауст Гете, лучистая Джульетта Шекспира, светоносная Татьяна Пушкина, сверкающий Дон Кихот Сервантеса и, конечно, золотистая, мерцающая Джоконда Леонардо да Винчи...

Подумайте хоть на миг о том пламени, о том звездном веществе, кипящем в обыкновенной хрупкой человеческой груди, о той невероятной температуре горения, которая могла дать вечный огонь новой планете. Не тугоплавкая сталь - обыкновенная плоть людская хранила раскаленную плазму сердец этих великих ускорителей, выводящих на небесную орбиту новые светила. Чего стоило Рембрандту или Толстому, Гойе или Гоголю, Баху или Мусоргскому носить в себе каждодневно, ежесекундно этот страшный, все пожирающий огонь! Вдумайтесь. Вчитайтесь. Всмотритесь. Попытайтесь ближе изучить биографии великих творцов, среди которых был и Леонардо. Вы увидите страшную битву, борьбу этих людей с собою, со своими слабостями, с мраком. Вас поразит чудовищный, нечеловеческий труд, труд и еще раз труд - единственная дорога к свету. Вы еще и еще раз проникнетесь великой благодарностью к этим порою счастливым, а порою самым несчастным представителям рода человеческого.

Леонардо да Винчи... Подобно радуге, ярка, мозаична, разноцветна судьба мастера. Его жизнь полна скитаний, встреч с поразительными людьми, событиями. Чем сильнее волнение, чем круче волны, чем жестче ураганы, сметающие все на своем пути, тем спокойнее глубины бездонного океана - искусства Леонардо. Испытав крушение всех своих надежд и расчетов, да Винчи в начале нового, шестнадцатого века прибывает в воспитавшую его, но не признавшую в нем гения Флоренцию. Корабль жизни потрепан житейскими невзгодами: на пороге пятидесятилетия величайший художник своего времени не создал себе сколько-нибудь устойчивого достатка. Он продолжает зависеть, как это было всю жизнь, от причуд и фантазий сиятельных, могущественных заказчиков, порою не находящих средств рассчитаться сполна и вовремя с медленно работающим художником, вечно занятым бесконечными научными изысканиями. И вот Леонардо, отмеривший полвека на жизненном пути, создает свой шедевр - «Джоконду». Картину, начатую накануне этой суровой даты после многих неспокойно прожитых лет, осененных потерями, неудачами, а порой катастрофами. Перед его глазами неотступно стоит образ гибнущей «Тайной вечери»- труда всей его жизни, в который он вложил весь свой опыт, всю силу любви и ненависти. В его ушах еще звучат крики пьяной солдатни, расстреливающей из арбалетов его монумент - «Коня». Он не может забыть десятки начатых и неоконченных картин, этих нерожденных его детей. Внешне он спокоен. Но одному богу известно, какой пламень съедает его душу... И вот Леонардо пишет Мону Лизу, супругу флорентийского купца Джоконде. Попробуйте найти хоть след житейских бурь, пережитых живописцем, в этом портрете. Внешне, при беглом взгляде, картина - царство тишины и гармонии. Но, подобно вулкану, скрывающему под слоем остывшей лавы и пепла кипящую, раскаленную магму, Джоконда - эта добродетельная, в скромной одежде дама - скрывает за улыбчивой маской душу трепетную, глубокую. Ум острый, все постигающий.

Тайна улыбки Джоконды. О ней написаны десятки книг. Думается, что не меньшая загадка - взор Моны Лизы. Леонардо да Винчи придавал особое значение глазам человека. Восторженно звучит его «Похвала глазу»:

«О превосходнейший из всех вещей, созданных богом! Какие хвалы могут выразить твое благородство? Какие народы, какие языки способны описать твои подлинные действия?.. Но какая польза распространяться мне в столь высоком и пространном рассуждении? Что не совершается посредством глаза?»

Глаза - зеркало души. И да Винчи, который считал, что «хороший живописец должен писать две главные вещи: человека и представления его души», в Джоконде создал неповторимый по сложности, тонкости психологический портрет Человека. Невозможно описать словами состояние, которое придал Моне Лизе Леонардо: настолько неуловимы, зашифрованы трепетные движения ее души. Мы не знаем, что будет через миг с Моной Лизой - рассмеется она или заплачет, разгневается или будет продолжать улыбаться. Мне представляется, что довольно точным эпиграфом к «Джоконде» могут служить слова французского философа Бейля, сказанные им по другому поводу в семнадцатом веке:

«При виде слабостей человеческих не знаешь, право, что уместнее - плакать или смеяться?»

Попытайтесь пристальнее посмотреть в глаза Моны Лизы, и вам станет не по себе от ее понимающего, оценивающего и сочувствующего вашим, именно вашим слабостям взгляда. Это не значит, что Джоконда осуждает или презирает вас. Нет. Она просто все видит. Так же остро и глубоко, как видел мир сам Леонардо, который вложил в портрет весь свой опыт, всю свою мудрость.

До нас не дошел ни один живописный автопортрет Леонардо. Известен лишь рисунок, сделанный через несколько лет после создания «Джоконды». Это по меньшей мере странно для человека, всегда стремившегося к самоанализу. Однако, думается, была весьма веская причина, помешавшая художнику писать автопортреты. Мастер был необычайно скрытен и осторожен. Он имел на то основания. Не раз в его жизнь вторгались доносы, клевета. Он знал отлично нравы своего века. Как легко низвергались и уходили из жизни люди, более могущественные, чем он! И вот Леонардо надел маску, непроницаемую маску придворного. Он отлично музицировал, писал стихи, сочинял занятные шутки. Словом, делал все, чтобы никто не мог предположить всю глубину его неприятия пустейшего мира княжьих дворов, хоровода льстецов, клятвопреступников, наушников, чванливых гордецов, развратников и циников. Он все видел и... молчал. Тысячи страниц его записей, научных исследований, написанные справа налево, зеркально, не говорят нам ни слова о власть предержащих, о герцогах, князьях, папах - тиранах, порою играющих в любовь к искусству из-за тщеславия или жажды к стяжательству. На глазах да Винчи происходили кровавые убийства, страшные по вероломству, предательству; он изучил философию Макиавелли, с которым встречался, служа у Цезаря Борджиа. Он узнал всю меру цинизма власти и имел все основания презирать своих высоких повелителей. Может быть, поэтому Леонардо не написал ни одного портрета своих светлейших меценатов. Ни Лоренцо Медичи Великолепный, ни Лодовико Моро, ни Цезарь Борджиа, ни папа Лев X не удостоились стать моделью да Винчи. Возможно, художник не хотел раскрывать свое глубоко затаенное «я». Он был слишком честен, чтобы льстить или лгать. Мастер изливал свое чувство неприязни к нравам дворов, к грехам рода человеческого в безымянных карикатурах, блестящих рисунках, которыми он на несколько веков опережает Гойю и Домье.

Все эти свойства характера Леонардо, сложность его судьбы помешали нам увидеть его автопортреты, ибо более всего именно в автопортретах художников раскрывается их миропонимание, приятие или неприятие времени, в котором они творят. И единственный автопортрет Леонардо, написанный на закате лет, не оставляет в этом никаких сомнений. Скорбное, усталое лицо мудреца, все познавшего, видевшего мишурный блеск дворов, наблюдавшего крушение бессовестных властолюбцев. Это он написал:

«Сколько ушло императоров и сколько князей, и не осталось о них никакого воспоминания! И сколько было тех, кто жил в бедности, без денег, чтобы обогатиться доблестью!»

Леонардо любил людей, любил жизнь.

«Живопись - немая поэзия...- говорил он.- Живопись в состоянии сообщить свои конечные результаты всем поколениям вселенной».

Четыре года Леонардо писал Мону Лизу и не закончил портрет. Так рассказывает Вазари. Леонардо встретил Джоконду на пороге своего пятидесятилетия. Только начинался новый, шестнадцатый век. 1503 год (это предположительная дата создания «Джоконды»). «Леонардо решает написать обобщенный образ человека, своего современника. Возможно, это решение пришло не сразу. Но месяц за месяцем, все более проникаясь этой идеей, художник приходил к желанию соз­дать живой образ человека, придавая ему, вольно или невольно, много черт своего характера, передавая Джоконде свой взгляд на мир - мудрый, несколько иронический. Многих исследователей поражает, почему купец дель Джокондо не заставил художника оставить ему портрет супруги; они считают это чуть ли не аргументом для доказательства того, что художник изобразил не Джоконду. Мне представляется, что флорентийский негоциант был немало удивлен. Он не узнал в мудрой богине свою молодую милую жену. Слишком величав и торжествен показался ему портрет. С другой стороны, художник, вложив столько своего в этот образ, не мог расстаться с «Джокондой», он увез ее из Флоренции в дальнейшие скитания. Так портрет Джоконды попал во Францию. Король Франциск I, покровительствовавший Леонардо, после смерти мастера приобрел портрет, и он в конце концов оказался в Лувре, став гордостью крупнейшего музея.

...29 июля 1974 года. Понедельник. В половине десятого утра прохожу мимо многочисленной охраны по пустым залам Музея изобразительных искусств.

Кабинет директора. Особая, праздничная и в то же время деловая атмосфера. Цветы и волнение, неизбежное волнение.

Вскоре представители Лувра во главе с Пьером Коньямом и Ирина Александровна Антонова с сотрудниками Музея изобразительных искусств имени Пушкина входят через небольшую потайную дверь в помещение, находящееся позади зала, где экспонировалась «Джоконда».

Святая святых. Огромный сейф, весом в четыре с половиной тонны, обтянутый плотной зеленоватой тканью. Рядом на постаменте серебристый контейнер из светлого металла - простой маленький ящик. Его тщательно осматривают. Он пуст. Гулко звучат удары по его металлическим стенам. Заботливые руки выстилают ложе белоснежным пластиком.

Открывается огромная бронированная дверь сейфа - серебряная, с золотистыми ручками, похожая на деталь космического корабля. Несколько ключей. Щелкают затворы замка. Через боковую дверь проверяют, как висит картина. В темно-вишневом сумраке поблескивает золотая рама. Четыре человека осторожно, бережно снимают картину с темно-красной бархатной стены.

В квадратный образовавшийся провал виден пустой, безлюдный зал, деревянные поручни, отлакированные сотнями, тысячами рук зрителей. Еще миг - и картина в раме оборачивается к свету.

Джоконда... Вот она! В лучах московского утра. Золотая... В тончайшей паутине кракелюр - трещин. Еще одно мгновение - и я вижу обратную сторону картины. Доску с четырьмя поперечными перекладинами. Старое, благородное дерево.

Пьер Коньям и Мишель Лаклот осторожно берут простые, самые прозаические отвертки. Раздается сухой щелчок, и вдруг массивная рама отделяется от доски.

Мона Лиза... Без рамы. Без стекла. Беззащитная, Без тяжелых золотых одежд. Простая узкая деревянная рамка - вот и весь ее убор.

Как в полусне, слышу голос Пьера Коньяма и переводчицы:

- Смотрите, мосье. Вот ваши минуты..,

В какой-то миг я увидел рядом бездонные темные, бархатные глаза Джоконды. Она улыбалась моему волнению. В мягком свете Мона Лиза, казалось, сама излучала золотистое сияние. Поражала удивительная нежность тончайшей лепки формы, но не это было главным. В трепетном мерцании лучистого московского утра, в эти минуты, ограниченные строгим регламентом, наполненные какой-то напряженной, почти праздничной суетой, Джоконда, окруженная десятком волнующихся людей, особенно остро предстала передо мной в своем бессмертии.

Великий покой и тишина царили в картине. С ослепительной яркостью вдруг представилась несчетная вереница лет, событий, людей, промелькнувших перед глазами Моны Лизы.

Джоконда спокойно, пожалуй, задумчиво взирала на нас. Предельно простая, в скромной, почти вдовьей одежде. Такая доступная и непостижимая в этой своей открытости.

Вдруг Джоконда исчезла, и я увидел, что все склонились над картиной, лежащей на большом столе. Началось священнодействие замеров. И снова я услышал загадочное слово «джокондер».

Мое время кончилось. Я вышел в большой зал. На месте, где еще полчаса назад была «Джоконда», в провале стены сейфа, на темно-вишневом бархате, служившем фоном для картины, обозначился ровный квадрат слепящего голубого света. Видны были переплеты окна и деревья, беззвучно шумящие под порывами ветра. Вечная, неумирающая жизнь бурлила за стенами музея.

Пустой зал. Только вчера он был полон людей. Нескончаемая вереница зрителей, как река, вливалась в широкие двери и, удерживаемая поручнями, как шлюзами, текла, текла к «Джоконде», на миг задерживала свой бег и нехотя, медленно исчезала у выхода. Только отлакированные до блеска поручни барьеров хранят следы человеческих чувств.

Наконец Конъям, Антонова и их коллеги выходят из маленькой скрытой двери в зал, проходят в кабинет Ирины Александровны. «Джокондер»,- слышу я снова. Спрашиваю. Оказывается, так называется аппарат, специально изобретенный для обмеров состояния доски, на которой написана Мона Лиза. Он имеет девять точек касания, точно измеряющих отклонения от нормы «волны», то есть кривизны доски. Старое дерево изменило свой первоначальный рельеф, и важно, чтобы эти изменения не усугублялись. К счастью, «джокондер» показал, что доска абсолютно не подверглась никаким деформациям. Все счастливы.

Ирина Александровна Антонова показывает Пьеру Коньяму письмо, написанное одним из многочисленных почитателей «Джоконды»:

«Уважаемые товарищи!

Когда вы будете отправлять в обратный путь «Джоконду», прошу вас, купите две розы и положите их вместе с ней. Пускай она едет домой с цветами...

Ольга Миренко».

Глаза Пьера Коньяма на миг стали влажными. Он немедля сел за стол, попросил лист бумаги и написал:

«Мадам!

В момент, когда «Джоконда» покидает Москву, я хочу Вам сказать, как я тронут Вашим жестом. Эти две розы, которые Вы посвятили Моне Лизе, я обещаю Вам, будут сопровождать ее в Париж. От всей глубины своего сердца и от имени Лувра я Вас благодарю!

Пьер Коньям.

29 июля 1974 года».

Он с нежностью принял из рук Ирины Александровны алую и белую розы.

Наступают минуты расставания. Сотни людей ждут «Джоконду». Гранитные ступени Музея изобразительных искусств. Трещат камеры телевидения. Суетятся операторы кинохроники, радио. Над всей этой пестрой каруселью лазоревое июльское небо. Неспешно, величаво плывут облака.

Ждут. Ждут.

Но вот в темном прямоугольнике выхода появились люди, несущие контейнер. Она? Нет, это ящик с портретом французского короля Франциска I, приобретшего «Джоконду». Потом выносят второй контейнер, побольше. Оказывается, это рама Франциска. Потом большая группа сотрудников ставит в машину массивный синий контейнер. Это рама «Джоконды». И вот наконец маленький серебристый контейнер. Антонова и Коньям принимают его и торжественно помогают нести к специальной машине. На контейнер кладут осторожно две розы - алую и белую.

Пьер Коньям просит разрешения сказать несколько слов. Он обращается к сотрудникам музея, ко всем провожающим, к многочисленным представителям прессы, радио и телевидения:

- Перед тем как покинуть музей, Москву, Советский Союз, я хочу от всего сердца поблагодарить всех за ту замечательную встречу, за ту помощь, которая была оказана нам здесь. Я хочу вас заверить, что Лувр будет всегда хранить самую добрую память о московском Музее изобразительных искусств, о его прекрасных людях. До скорого свидания!

Далеко-далеко, в Париже, в старом Лувре, проснулась Джоконда. Она улыбнулась утреннему солнцу, знакомым стенам музея, светлым бликам на паркете. Долгие переезды окончены. Она дома. Мона Лиза вздохнула, вспомнив все тепло последних встреч.

Скоро откроются тяжелые двери Лувра, и снова к ней придут люди.

«Всем поколениям вселенной»,- мысленно завещал «Джоконду» великий Леонардо. И она рада встречать все новые и новые поколения граждан Земли. Встречать улыбкой...