САВРАСОВ

С Саврасова появилась лирика в
 живописи пейзажа и безграничная
 любовь к своей земле... Да,
 Саврасов создал русский пейзаж.

П. Левитан

Белокаменная Москва встречает утро благовестом. Тянутся в небо сизые дымы. В синих стоячих лужах бродят пухлые облака, натыкаясь на золотые маковки церквей. Низко над землей с визгом носятся стаи стрижей. Парит. Быть грозе.

Ярко-желтый домик потонул в белой кипени черемухи. В окнах алая герань. Ветер колышет кружевные занавески, раскачивает клетку с канарейкой, тревожит ржавый, скрипучий флюгер. В саду поет малиновка... В маленьком доме сегодня праздник. У хозяина - купца третьей гильдии Саврасова Кондрата - родился сын. Нарекут его Алексеем. В приходе Николы мученика, что у Яузы, 24 мая 1830 года появился новый прихожанин.

Доволен, не скрывает радости Кондрат Артемьевич. Есть наследник! Будет кому продолжать торговое дело. Не бог весть какая негоция - сбыт глазета, кистей с бахромой, со шнурами. А все же коммерция!.. А там, глядишь, подрастет сынок, и, не ровен час, можно рискнуть затеять дело посерьезней, дело, которое наверняка будет поприбыльнее.

Но откуда было знать ликовавшему Кондрату Артемьевичу, что все его расчеты пустые. Что Алешка, его кровинушка,- блажной и не выйдет из него купца. Что будет он бродить, долговязый и потерянный, шататься по слободе, глазеть на реку или валяться часами и смотреть в небо.

И мать будет только качать головой и тяжело вздыхать: «Пустоцвет».

Нет, не могли понять родители Алексея, в каком особенном, дивном мире жил их сын. Как жадно впитывал он в себя пение весенних вод, шорох берез, грачиный грай! Как чутко слушало его сердце разговор молодого месяца и звезд, трубные звуки утренней зари, тихую беседу ивы с рекою!

Он рано прикоснулся к прекрасному. Ему откр­лось все колдовство простого, будничного, он узнал радость познания красоты.

Пройдет много лет, выпадет на долю Алексея много испытаний, прежде чем накопленное еще в юности богатство души найдет выход в творениях простых и волшебных... Но это все очень далеко.

А пока суровый отец, открыв пристрастие сына к рисованию, жестоко наказывал его. Сын изгнан на холодный чердак, где упрямо рисует, рисует, рисует.

Зябкое утро. На Яузе гнилой туман. Алеша торопливо вышел из дому. Скользит под ногами мерзлая булыга. Моросит. Алексей шагает по Солянке. Долговязый, нескладный, с большим свертком под мышкой. Пасмурно. В серой мгле тускло подмигивают фонари.

- Эй, вьюноша,- хрипит торговка снедью,- иди, на грош горла отрежу!

Алеша улыбается и убыстряет шаг. Пахучий пар валом валит из распахнутых дверей кабака. Багровые блики горят в черных лужах. В густом тумане бродят босяки и нищие. Галдят извозчики, горланят торговки студнем, ливером, рваниной.

Думал ли четырнадцатилетний Саврасов, что через полвека он, прославленный художник, академик, но уже позабытый и одинокий, будет толкаться с этими босяками и нищими по Солянке и Хитровке?..

Китай-город. Белые древние стены. Никольские ворота. Лавочки, лавочки, лавочки... Каких только диковинок не сыщешь тут! Яркие лубки с пожаром Москвы и гравированные портреты генералов с нафабренными усами. Тут же рядом Василиса Прекрасная и Еруслан Лазаревич и сотни пестрых картин, малеванных масляной краской.

Вот и знакомая лавка. Алексей неспешно разворачивает сверток. Лавочник пересчитывает картины. «Извержение Везувия», «Восход», «Закат солнца на море» - всего двенадцать.

- Шесть рублей за дюжину,- осклабясь, цедит торгаш.

Алеша спешит домой. Он несет выручку. Он горд. Хотя знает цену ходовому товару. Он просто хочет доказать родителям доходность своей профессии.

Но его ждет грозный отец и холодный чердак.

Скоро друзья, чуть ли не с полицией, спасут Алешу с мерзлого чердака и устроят его в училище живописи. Так начинал Саврасов свой сложный и тернистый путь в искусстве.

Промелькнули годы учения. Добрые наставления Карла Рабуса, преподавателя живописи. Бесконечные копии с классических оригиналов. Компоновка романтических сюжетных пейзажей. Изучение техники, Штудии, штудии.

А как же с тем запасом душевных замет, которым владел Алексей с детства? Они были почти нетронуты. Слишком далека была академическая школа от каждодневного бытия, от природы.

В 1850 году молодой Саврасов получает звание неклассного художника. Он многое умеет. Одна из первых работ вне школы, написанная в 1851 году,- «Вид Кремля в ненастную погоду».

Пейзаж романтический. Налицо все атрибуты «возвышенного» стиля первой половины XIX века. Бурное небо, гонимые порывом ветра облака. Пышные кроны деревьев, убогий шалаш... В общем, холст наполнен весьма банальными деталями, обычными для полотен «романтиков».

Но что волнует нас и заставляет все пристальней вглядываться в картину молодого художника - это Кремль. Древний, белокаменный. Как сказочный корабль, расправив белые паруса храмов, горделиво и неспешно приплыл он к зеленым берегам Москвы-реки и бросил на реку серебряные отсветы.

Так тривиальный романтический мотив получил новое звучание. Двадцатилетний художник остро чувствовал красоту, но еще робко подходил к своей, саврасовской теме.

«Степь днем». Этот пейзаж - новое слово в живописи. Лучезарное, широкое приволье напоено светом и радостью. Бескрайние дали тают в жарком мареве. Тишина. Где-то в голубой выси вьется жаворонок.

Это был стихийный, интуитивный пленэризм. Казалось, что вот-вот наблюдения, труд и духовная одержимость художника дадут плоды самого высокого качества. Саврасов окончательно найдет себя - Саврасова.

Но судьбе угодно было распорядиться по-другому. В 1854 году президент императорской Академии художеств великая княгиня Мария Николаевна посетила Москву. Она удостоила своим вниманием училище живописи, ваяния и зодчества и заметила талант Алексея Саврасова. За сим последовало милостивое приглашение, читай - приказ, немедля ехать в Петербург, а оттуда в окрестности Ораниенбаума и Петергофа, где располагались владения ее высочества.

Дальше все пошло как в сказке. Молодой мастер приступил к выполнению высокого заказа - запечатлеть виды дач на берегу Финского залива. На годичной выставке Академии художеств в октябре 1854 года были экспонированы два полотна Саврасова - «Вид в окрестностях Ораниенбаума» и «Морской берег в окрестностях Ораниенбаума». Стоит ли говорить, что эти работы понравились Марии Николаевне. И поэтому... В 1854 году, 30 ноября, Алексей Саврасов получает звание академика живописи. Звание, которого не был удостоен Карл Брюллов, потрясший Европу.

Молниеносный взлет мог вскружить голову человеку и более зрелому, и Саврасов поддался круговерти успеха, светских комплиментов, аристократических похвал. Долгие годы в списках работ живописца будут фигурировать копии с «Видов Ораниенбаума», ландшафты владений других сиятельных заказчиков.

Молодой академик завален работой. Его доходы растут, он становится модным. Кисть его блещет виртуозностью, холсты импозантны. В них есть и хлесткость почерка, и даже щегольство. В них есть все, кроме правды. Высокие заказчики в восторге, но муза художника чахнет в богатых имениях.

Вскоре умирает старый учитель Саврасова - Рабус человек и художник большой совести. Освобождается должность в училище живописи, и Саврасова назнача­ют на его место. 12 мая 1857 года он произведен в чин титулярного советника. Он начинает ухаживать за дочерью крупного московского купца - любителя живописи и древности Карла-Эрдмана Герца. Вскоре ОЕ женится на Аделаиде-Софье Герц. Заколдованный круг успехов, удач, возвышений замыкается.

А как живопись? А как же заветный клад, который, несмотря ни на что, хранит душа художника?

Новая семья диктует свои вкусы. С легкой руки Герца в творчестве Саврасова на много лет укрепилось влияние Калама, швейцарского живописца, не лишенного эффектности, но совершенно чуждого русской школе.

Все быстрее и быстрее крутится колесо московской суеты. Саврасов преподает, исполняет десятки заказов, поддерживает светские связи. Его супруга требовательна и капризна. Живописец еле успевает фабриковать салонные пейзажи.

Но, несмотря на внешнее благополучие, Саврасов тоскует, он рвется к природе. Его душа требует иной пищи, а неумолимая проза жизни возвращает его к мольберту с очередным «Видом на Юнг-фрау» или «Вестер Горн».

Кризис назрел. Надвигался взрыв, бунт, способный нарушить привычный ритм жизни, размеренную цепь полуудач, полувосторгов, полусчастья...

«Имея частное поручение исполнить рисунки и картины зимнего пейзажа на Волге, покорнейше прошу совет уволить меня от службы на пять месяцев с 1 декабря 1870 года».

Перо остановилось... Саврасов поправил очки и вздохнул. Как трудно было решиться на этот шаг! Ведь только недавно ему казалось, что он должен быть занят этими нудными, неотложными делами. Что вся эта спешка, эта ежедневная карусель и есть та единственная жизнь, к которой он, Саврасов, призван.

Но вот на днях он прочел, что Мольер сказал однажды окружавшим его друзьям, захлопнув книги Платона и Теренция: «Достаточно с меня этих образцов; теперь я смотрю в себя и вокруг себя». И Саврасов решился...

Почти пятнадцать лет, по существу, потеряны. Если не считать нескольких пейзажей, писанных с ощущением России.

Накануне нового, семьдесят первого года, не слушая плача жены, ропота знакомых, ворчания друзей, Саврасов, забрав семью, покидает Москву. Кто мог предполагать, что этот нелепый, как казалось многим, поступок принесет быстро столь нежданные-негаданные плоды.

Живописец приезжает в Ярославль. Волжское приволье вдохнуло новые силы. Он пишет саженное полотно «Вид Волги под Юрьевцем», которое принесло ему первую премию на выставке в «Обществе любителей художеств».

Но не этот холст (который, к великому сожалению, исчез бесследно) произвел переворот в русской живописи. Вернувшись после короткой поездки в Москву снова на Волгу, в Костромскую губернию, в село Молвитино, Саврасов начал небольшое полотно, которое утвердило его имя на века.

«Грачи прилетели». Прошло более ста лет с того дня, когда этот маленький холст был показан на первой передвижной выставке в Москве в 1871 году.

Эта картина была в то время лучшим ответом на призыв Чернышевского: «Прекрасное - есть жизнь».

Одним из первооткрывателей этой новой красоты в русской пейзажной живописи, красоты простой и активной, стал Саврасов! Он нашел в себе силы сбросить тяжкий груз живописных условностей и, что самое главное, дать наконец простор приобретенному еще в юности чувству музыки русской природы.

Войдите в уютный маленький зал Третьяковской галереи. Там всегда людно.

«Грачи прилетели»... Подойдите ближе, и вы услышите, как звучит картина. Ваш слух уловит музыку весны. Звон капели, журчание воды в проталинах, шорох ветвей берез, грачиный гомон. Скрип сверкающего наста, шелест весеннего ветра и тихий благовест.

В серой стене зала будто вырублено светлое окно. Полотно решено в тончайшем валере. Изысканные колебания бледно-лазоревых, голубых, бирюзовых тонов. Солнце скрылось. Но его лучи пробивают легкую пелену и бросают сложные серо-голубые тени на снег. Живопись холста многослойна. Цветная мозаика в светах пастозна и доведена до эмалевой плотности. Несмотря на необычайно точное общее звучание полотна, художник прибегает к ювелирной деталировке картины, которую можно рассматривать часами в упор. Пейзаж до предела обжит. Время оставило свои следы в выщербленных кирпичах колокольни, в отсыревших досках заборов, в покосившихся домах. Все, от исхоженного сырого наста до искореженных берез, все свидетельствует о неумолимом влиянии времени. Кричат грачи, вьется сизый дымок из трубы деревянного домика, мерцает весеннее солнце.

Каждая пядь картины выстрадана влюбленным в природу России художником-поэтом, и эта его пристрастность передается вам, и вы дышите этим еще морозным, колючим воздухом. Вы слышите пение весны. Весь холст полон удивительного внутреннего движения. Бегут, бегут тени по снегу, дрожат отражения в темных проталинах, еле колышутся голые ветки берез, неспешно плывут перламутровые облака. Мерцают дали, кое-где поблескивая старым серебром.

В картине нет манеры, нет эффектных ударов кисти, нет претендующих на виртуозность приемов. Язык холста прост до изумления, он почти (да простят меня стилисты) коряв.

Это - озарение, когда многолетняя школа, заученность руки - все уступает биению сердца и тому восторгу, который сопровождает рождение шедевра.

Саврасов - лирик, и его «Грачи» - пример проникновения в самую суть, душу русской природы.

...Отшумели вернисажи, разошлись зрители. Попробуем разобраться в звучании «Грачей» тогда, в далекую пору. Век назад.

Крамской пришел в восторг от картины. Оценивая пейзажи передвижной, он писал, что на всех иных полотнах есть «вода, деревья, даже воздух», а душа есть только в «Грачах».

Но не все так верно оценивали «Грачей». В «Мос­ковских ведомостях» некий В. В. писал:

«Хорошенький вид уже чернотой краски дает чувствовать влажность только что сброшенной зимней одежды. Вы как будто чувствуете всю сырость и бесплодность минувшей зимы, но, несмотря на прилетевших грачей, нет этого живительного предчувствия наступающей весны».

Вот что получается, когда белое видят черным. Ведь даже сегодня, через сто лет, «Грачи» поражают своей светлой гаммой, полным отсутствием черноты, удивляют своей цветной мозаикой. Однако досадно, что подобные оценки, происходящие от слепоты критика, случаются и сегодня. Но забудем о таких мелочах, хотя они порою бывают довольно болезненны для живущих и творящих.

Представьте себе на минуту, каково было читать Саврасову журнал «Дело», где критик, скрывавшийся под псевдонимом «Художник-любитель», писал:

«Мы вообще не большие поклонники художников, которые пейзажи избрали своей исключительной и единственной специальностью, и такая односторонность для нас странна... Пейзаж нужен всякому рисовальщику как фон, как декорации для картины, но сам по себе пейзаж бесцелен!»

Итак, «Грачи» отправились в свой вечный полет... Но вернемся к автору холста, к его печалям и редким радостям.

Пора высшего творческого взлета Саврасова, пора создания «Грачей», отмечена событиями трагическими.

В 1871 году в Ярославле скончалась новорожденная дочка. Это усложнило отношения с женой, так не хотевшей ехать в провинцию. Вскоре скарлатина уносит вторую маленькую дочку - Наденьку. Эти несчастья глубоко потрясли живописца. Он возвращается в Москву.

Но как ни велико горе, а жизнь не остановишь. И снова замелькали пестрые и пустые дни московских забот, заказов, никчемных долгов.

Трудно, очень трудно после такого поэтического взлета «Грачей» опускаться на грешную землю. Но ничего не попишешь. И все же семидесятые годы отмечены необычайным творческим накалом. Саврасов не теряет высокой требовательности к себе. Он изгоняет навсегда из своих заказных работ швейцарские мотивы в духе Калама и салонные «виды» имений вельмож. Он предпочитает творчески повторять «Грачей» либо писать картины русской природы.

Семидесятые годы были годами подъема в творчестве мастера. После «Грачей» он создает ряд полотен, среди них «Проселок» (1873), «Радуга» (1875) и «Домик в провинции» (1878).

В эти сложные годы Саврасов отвечает на все трудности работой и работой. Он как бы переносит всю борьбу с жизненными передрягами в свои картины, изображая в них неуемную борьбу света и тени, солнца и надвигающейся грозы.

«Проселок», пожалуй, самый значительный холст после «Грачей».

Если колорит «Грачей» серебристо-перламутровый, то живописный строй «Проселка» золотисто-жемчужный.

Каким поэтическим ощущением природы надо обладать, чтобы увидеть в липкой грязи размытого ливнем проселка сказочный по красоте, сверкающий мир! Чудо! Только так можно назвать этот холст Саврасова, способный выдержать соседство с любым полотном прославленных барбизонцев.

Загадочно отсутствие техники мастера. Порою она просто топорна (да простят меня еще раз строгие знатоки стиля). Но в этом, наверное, и есть предельная откровенность и динамичность почерка живописца. В каком-то хаосе буквально нашлепанных красок рождается чудо пленэра. Но когда вы вглядитесь попристальней, то обнаружите тайную мудрость направления мазков, напряженность красочного слоя в свете, тончайшие лессировки в тенях. Саврасов обнаруживает в этом холсте раскованность мастерства, или, если хотите, ремесла живописца. Потому так трепетно живет и дышит эта картина. Мы явственно слышим пение жаворонка, голос горячего ветра, тот нестройный шум и гул, который свойствен нашим просторам.

Мы видим мир живой, полный терпких запахов, борьбы яркого света и теней, полный симфонического звучания.

Саврасов бесхитростно передал то, что до него было видано сотнями художников, - русскую природу...

«Жизнь почти всех великих людей была более трудной, более несчастной, чем жизнь других людей». Эти слова Эжена Делакруа вспоминаешь не раз, изучая трагическую биографию Саврасова.

К концу семидесятых годов тучи над головою Алексея Кондратьевича сгустились. В свое время у художника отобрали казенную квартиру. На просьбу художника о возвращении квартиры совет училища ответил отказом.

От Саврасова уходит жена и забирает детей.

Художника настигает тяжелый недуг - он начинает слепнуть... Все эти невзгоды приводят живописца к тяжелой психической депрессии. Мастер бесконечно одинок в шумном и суетливом мире. Его уже не согревает даже горячая любовь учеников. Он начинает дичиться людей, все реже посещает училище. Несчастья сломили богатырскую натуру.

Трагический финал назревал.

«Господину преподавателю училища живописи, ваяния и зодчества, академику, надворному советнику Саврасову.

По распоряжению Совета, имею честь уведомить, что 22 мая с. г. Советом Общества Вы уволены отныне занимаемой должности.

Секретарь Совета Лев Жемчужников».

Так коллеги Саврасова решили судьбу одного из са­мых талантливых художников того времени.

Рдяный свет вечерней зари разлился по небу. Осколки заката опрокинулись в зловонные лужи Хитровки. Из отверстых пастей кабаков валил смрад. Лиловые тени сумерек бродили по мокрой булыге. Призрачные фигуры босяков растворялись в навалившемся мраке. Зажглись фонари.

По кривому переулку неверным шагом шел высокий мужчина. На его сутулые плечи накинута хламида. Широкополая шляпа, большая всклокоченная седая борода, бледное лицо с горящими впалыми глазами.

Саврасов... Вот уж скоро десять лет, как изгнанный из училища академик живописи обивает пороги кабаков и ночлежек.

«Отрущобился», - говорили люди... Говорили, вздыхали и ахали... А Саврасов голодал. Торговал за бесценок картинами и копиями со своих старых холстов. Никто серьезно и не пытался помочь ему. И он погибал на глазах всей Москвы.

- Куда? Куда уйти от этой ярмарки? - говорил мастер своему ученику Коровину. - Кругом подвал... я там хожу.

Саврасов был мягок и крайне деликатен. Он смирился со своей страшной участью.

«Я перешагнул Рубикон жизни», - любил говорить художник. Жутко было слышать эти слова от живого человека.

Пятнадцать лет (после увольнения из училища) медленно угасал некогда сильный человек.

Наконец наступил финал...

В отделении для бедных Второй градской больницы 26 сентября 1897 года скончался Алексей Кондратьевич Саврасов.

Завершился тернистый путь великого страдальца. Угас один из самых светлых и добрых талантов Рос­сии.

Саврасов был могуч от природы. Его здоровья хватило бы на десяток обыкновенных жизней. Но он жег свечу с двух сторон. Был беспощаден к себе, совестлив и сурово правдив. Ненавидел подлецов и лгунов, был неуживчив, предельно откровенен. Его искренность и открытость целиком отражены в его творениях. Язык его живописи понятен любому обитателю планеты сегодня, вчера и вечно...

На Ваганьковское кладбище кроме родных гроб провожали двое - Павел Михайлович Третьяков и отставной солдат швейцар Училища живописи, ваяния и зодчества Плаксин.

Первый открыл Саврасову двери в бессмертие, купив на первой передвижной его шедевр «Грачи прилетели». Второй затворил за изгнанником дверь его любимого училища, в котором Саврасов проработал четверть века и был выброшен на улицу, оставив после себя таких учеников, как Левитан и Коровин.

На другой день после трагических похорон Саврасова кому-то в училище стало не по себе, и посему в этом здании немедля была совершена панихида по почившему в бозе рабе божьем, бывшем преподавателе учи­лища, академике живописи А. К. Саврасове.

Перед началом панихиды директор, сиятельный князь А. В. Львов, произнес прочувствованную речь, в которой, не жалея слов, воспел усопшего живописца как гордость России и закончил эпитафию так: «Нам больше, чем кому-либо, подобает помолиться за успокоение души его».

Трудно понять, чего больше было в этих словах - ханжества или цинизма? Одно было ясно. Никакие словеса и молитвы не могли смыть позора с власть предержащих, которые хладнокровно допустили гибель одного из даровитейших людей России. И эта вторая панихида лишь яркое тому подтверждение.

Но не князьям Львовым было судить о мере таланта Саврасова.

Это сделал парод!

Придите в любой день в Третьяковку, зайдите в маленький зал № 14. Станьте возле картины «Грачи прилетели», и вы увидите любовь, благодарность, нежность, обращенные к самому несчастному и самому счастливому из певцов России - Саврасову.

В левом нижнем углу холста еле заметна стершаяся надпись: «Молвитино, 1871. Саврасов».

Молвитино. Что говорит непосвященному это название? Что такое в масштабе страны село под Костромой? Малая точка на карте. И однако в истории русской живописи Молвитино - веха.

Прошло более ста лет со дня рождения «Грачей». Бесконечно далеко то время. Наверное, не уцелел ни один домик, давно сгнили заборы, может быть, спилили на дрова березы... Но жив тот благословенный мартовский миг, который озарил душу Саврасова и был запечатлен, как бы остановлен им на холсте. Миг, остановленный на века!

И вот сегодня мы дышим молвитинским воздухом той поры, мы слышим мелодичную песнь России. «В России природа поет», - говорил Саврасов. Идут и идут тысячи, десятки, сотни тысяч людей через маленький зал Третьяковки, останавливаются надолго у картины «Грачи прилетели» и уходят просветленные, приобщившись к прекрасному.