ФЕДОТОВ

БУЛКИ И АПОЛЛОН

В первом московском кадетском корпусе парадный выпускной акт. Играет музыка. Виновник торжества - юный Павел Федотов, вышедший первым в гвардию. Мечта его родителей осуществилась.

«Отец мой был воином екатерининских времен, редко говорившим о своих походах, но видавшим много на своем веку,- рассказывает Федотов в автобиографических заметках.- Женат он был два раза: в первый раз - на пленной турчанке, во второй - на моей матери... Жили мы очень бедно... Наша многочисленная родня... состояла из людей простых, неуглаженных светскою жизнью...»

При выпуске Павел был отмечен в рисовании и черчении ситуационных планов ленивым. Как же это могло случиться, что будущий художник, кстати считавшийся в корпусе способным к живописи, отстал в рисунке? Ответ весьма прост, хотя и несколько неожидан. Федотов правил чужие рисунки: «Я за это получал булки, чего с своего рисунка взять было нельзя, и поэтому свой всегда был неокончен...»

Нужда встретилась художнику с первых шагов жизни и преследовала его до конца.

Кадетов учили «фортификации, экзерциции, верховой езде, закону божьему, словесности, чистой математике, танцеванию» и многому другому, в том числе и рисованию. По уставу воспитанники должны были укреплять чувство веры и благочестия.

Дух казармы царил в корпусе.

Директор корпуса Клингер часто говорил, что русских надо менее учить, а больше бить.

Не все выдерживали муштру, многие не кончали корпуса из-за «трепетания сердца, аневризма и подобных болезней». Эти напасти миновали Павла, и он прибыл в Петербург полным сил и энергии.

В лейбгвардии Финляндском полку все быстро полюбили талантливого юношу за его жизнерадостность, за умение сочинять песни и прекрасно исполнять их, за доброту и, главное, за его способность к рисованию. Он писал портреты своих друзей по полку, «и вот начали уже говорить, что всегда делает

похоже».

Федотов начинает серьезно интересоваться искусством, посещает вечерние классы в Академии художеств. Он пробует писать акварелью жанровые сцены из полковой жизни. За одну из них получил в подарок от великого князя Михаила Павловича бриллиантовый перстень. Однако успехи не делали его счастливым.

«Столица поглотила пять лет моей лучшей молодости... Пока в столице, успокойся сердцем, не жди и не обманывайся».

Художник обладал удивительно тонким ощущением красоты окружающего мира и не принимал жестокости, грубости и меркантилизма петербургской жизни. Вот одна из записей, рисующих Федотова-поэта;

«Я стоял в карауле. Вокруг милая унылая северная природа... Тянутся обозы, чухны в глупых, ушастых шапках, мелькают запряженные в маленькие санки румяные молочницы, изредка, вздымая пыль столбом, пролетят пышная и атласная коляска богача».

Сохранились стихи молодого Федотова, в которых ясно сквозит вечная его спутница - нужда:

Блаженство паше: чарка в холод,
 Да ковш воды в жару, да в голод
 Горячих миска щей, да сон...

«СВЕЖИЙ КАВАЛЕР»

Маятник стенных часов печально отстукивал минуты, дни, месяцы серых будней. Федотов, уйдя в отставку, оставил за дверьми маленькой квартирки на Васильевском острове всю суету полковой жизни, все светские порывы и желания души своей. Он. подобно отшельнику, целиком отдался любимому труду.

Казалось, далеко позади остались долгие сомнения и колебания, где-то сквозь дымку времени порой вспоминались полковые друзья (давно позабывшие дорогу к художнику), и осталась только одна неистовая, неутолимая жажда - постичь, овладеть тайнами мастерства.

- Вам двадцать пять лет,- сказал ему прославленный живописец Карл Брюллов, глядя на его работы, - поздно приобретать механизм, технику искусства, а без нее что же вы сделаете, будь у вас бездна воображения и таланта?.. Но попытайтесь, пожалуй, чего не может твердая воля, постоянство, труд.

С того дня прошло семь лет. И он проявил волю и постоянство. Во все это время каждый его день был предельно размерен. Вставал на заре, обливался холодной водой (в любое время года) и, невзирая на спящего Коршунова (денщика, который отпросился вместе с ним в отставку), уходил на прогулку. Бродил по городу, заговаривал с прохожими.

Придя домой, он принимался за работу. Рисовал, писал, компоновал. Наброски, эскизы, этюды создавались с энергией и упорством непостижимым, и скоро результаты стали заметны. Его рисунок окреп, в нем появились лаконизм и острота необыкновенные. Он отказывал себе во всем. Уйдя в отставку в чине капитана, Федотов получил весьма скромное содержание, из которого ровно половину посылал отцу и сестрам в Москву. Достаточно упомянуть, что ежедневный бюджет художника и его слуги составлял сумму 25 копеек серебром.

Казалось, он вовсе не знал развлечений. Труд, труд до ужаса (по словам его немногих друзей) отнимал все его время. Единственной отрадой была игра на гитаре и пение.

Холодный, печальный дом его не знал тепла женских рук. Он избегал, боялся любви. «Меня не станет на две жизни, на две задачи, на две любви - к женщине и искусству».

В 1846 и 1847 годах он написал первые свои картины - «Свежий кавалер» и «Разборчивая невеста».

«Страшно, жутко было мне в то время,- вспоминал Федотов.- Я все еще не верил себе, я не был французом, русская солдатская кровь текла у меня в жилах».

И наконец он решается послать картины на суд к грозному Брюллову.

Больной Брюллов радушно принимает у себя застенчивого автора.

После Брюллов говорил, что счастье Федотова в том, что он смотрит на натуру своими глазами, а не через академические, классические очки, зрящие только библейские либо мифические сюжеты.

«СВАТОВСТВО МАЙОРА»

- Ба! Что за роскошь? - вскричал удивленный гость, посетивший Федотова в его бедной каморке и отлично знавший его стесненные обстоятельства. Он увидел хозяина за обеденным столом с только что откупоренной бутылкой шампанского,

- Уничтожаю натурщиков,- ответил Павел Андреевич, указывая на скелетики двух съеденных селедок и наливая стакан шампанского приятелю.

Этот шуточный рассказ современника в некотором роде свидетельствует о творческом методе художника. «Ни шагу без натуры» - таков был девиз Федотова. Десятки эскизов, сотни набросков подготовлялись, прежде чем художник приступал к написанию самой картины. Много времени он отдавал поискам типажа для своих полотен. Вот любопытная история, рассказанная Федотовым своему другу:

- Когда мне понадобился тип купца для моего «Майора», я часто ходил по Гостиному двору, гулял по Невскому проспекту с этой же целью, но долго не мог найти того, чего мне хотелось. Наконец однажды у Аничкова моста я встретил осуществление моего идеала, и ни один счастливец, которому назначено на Невском самое приятное рандеву, не мог более обрадоваться своей красавице, как я обрадовался моей рыжей бороде и толстому брюху.

Картина «Сватовство майора» принесла Федотову давно желанную славу. Огромный, неожиданный успех на выставке в академии, всенародное признание картины и вскоре присвоение ему звания академика - это, пожалуй, наиболее светлые страницы его биографии. Казалось, дорога перед ним открыта.

Петербург, а затем Москва стали свидетелями триумфа картин «Сватовство майора», «Свежий кавалер» и «Разборчивая невеста».

Пояснение к картине «Поправка обстоятельств, или женитьба майора», написанное художником в поэтической форме, но не опубликованное в печати, ходило в списках по всей России.

Шевченко, находясь в далекой ссылке, отмечает в дневнике: «Мне кажется, что для нашего времени необходима сатира, только умная, благородная. Такая, например, как «Жених» Федотова или «Свои люди - сочтемся» Островского и «Ревизор» Гоголя».

Находясь в Москве и будучи обласкан московским обществом, Федотов полон самых радужных надежд.

«Мои картины производят фурор,- писал он.- Новым знакомствам и самым радостным, теплым беседам нет конца. В участи моего отца и сестры-вдовушки первые лица города приняли участие; с божьей помощью я надеюсь, что их обеспечат навсегда».

Надежды... Как порой они далеки от того, что предлагает суровая жизнь! Не пройдет и года, как Федотов познает всю суетность славы и с горестью признает:

«Мой оплеванный судьбой фурор, который я произвел на выставке своих произведений, оказался не громом, а жужжанием комара, потому что в это время... был гром на Западе, когда в Европе трещали троны. К тому же все, рождением приобретшие богатство, прижали, как зайцы, уши, мешки свои со страха разлития идеи коммунизма... Я... увидел себя в страшной безнадежности, потерялся, чувствовал какой-то бред ежеминутный...»

Потерялся... Это слово наиболее подходит к состоянию Федотова в ту пору. Что же случилось?

В Европе отгремела революция 1848 года, и резонанс от этого события не замедлил сказаться. В журнале «Северная пчела» было опубликовано правительственное сообщение, странно названное «Дополнительная декларация». В ней писалось:

«Пусть народы Запада ищут в революции того мнимого благополучия, за которым они гоняются... Что же касается до России, то она спокойно ожидает дальнейшего развития общественного своего быта как от времени, так и от мудрой заботливости своих царей». «Моровой полосой» назвал это время Герцен. Вот в эту полосу и попадает Федотов со своими картинами «Свежий кавалер» и «Сватовство майора». «Москвитянин» не замедлил отреагировать на «крамольное» творчество художника. В апрельском номере журнала за 1850 год публикуется большая статья профессора Леонтьева «Эстетическое кое-что о картинах Федотова», где в упрек мастеру ставится злоба и «изображение действительности, какой она бывает».

В конце статьи автор договорился до того, что в «христианском обществе для него (Федотова.- И. Д.) нет места».

Какого качества была подобная критика, можно догадаться по отзыву Н. Огарева об авторе статьи:

«Где Катков и Леонтьев - все шпионы и мерзавцы, которым каждый честный человек имеет право наплевать или ударить в рожу».

«Я боюсь всего на свете,- писал Федотов,- даже воробья, и он, пролетая мимо носа, может оцарапать его, а я не хочу ходить с расцарапанным носом. Я боюсь всего, остерегаюсь всего, никому не доверяю, как врагу...»

Положение Федотова было крайне неблагополучным. После известной статья в «Москвитянине» наступило всеобщее охлаждение к художнику в кругах власть предержащих и имущих. Меценаты, недавно предлагавшие наперебой крупные суммы за. картины или даже за повторение, ныне пошли на попятную, и Федотов, у которого за душой не было ни гроша, остался на мели.

Правда, он писал в одном из писем:

«Я привык к моему несчастью, что выступил на сцену артистом в пору шумно политическую. Отряхнулся, так сказать, от всего светского, объявил гласно мое сердце навсегда запертым для всех... и равнодушно для окружающего принялся за свои художественные углубления...»

Равнодушие и Федотов не могли ужиться вместе. И, несмотря на желание автора казаться безучастным ко всему живому, его горячее сердце и его верная кисть создают произведения, которые являются лучшим подтверждением других слов Федотова:

«Часто добрые ходят по миру в жгучем холоде, в тошном голоде... Совесть чистая, струнка звонкая и досадная - от всего гудит!»

Федотов видел, как много в человеке бесчеловечия, его нежная душа содрогалась от грубости и пошлости окружающей действительности, он задыхался в душной атмосфере николаевского режима. И это столкновение его мятущегося «я» со временем рождает образы необычайной силы.

«АНКОР, ЕЩЕ АНКОРЬ»

Анекдотический сюжет перерастает в трагедию. Провинциальные будни оборачиваются безысходностью и уродливостью ада. Жанр и трагедия. Федотов создал шедевр «Анкор, еще анкор!», предвосхитивший живопись Домье.

Пожалуй, никто до него в искусстве так глубоко не проник в мир загнанной в тупик души.

Зловещая, прокуренная каморка с пьяным офицером, гоняющим несчастного пса. Безысходная скука, царящая в этой избе, мастерски подчеркнута колоритом картины. Горящие краски превращают интерьер в преисподнюю, где в смертной тоске мечется человеческая душа, не менее несчастная, чем загнанная собака.

«Игроки». Произведение, потрясающее по силе разоблачения пустоты и бессмысленности существования человека-улитки, человека-червя. Как будто в тине болота извиваются фигуры людей, освещенных фантастическим светом. Пусты рамы, висящие на стене, картин в них нет. Но не менее пуст внутренний мир игроков. И невольно вспоминаются слова Гоголя:

«Ныла душа моя, когда я видел, как много тут же, среди самой жизни, безответных, мертвых обитателей, страшных недвижным холодом души своей и бесплодной пустыней сердца...»

Трудно себе представить, как сводил концы с концами Федотов, когда писал эти полотна. Он был доведен до крайности. Бедность буквально задавила его. Он пытался заработать деньги копированием своих картин, но болезнь глаз сделала эту работу пыткой.

В одном из писем он впервые ради бога умоляет помочь ему хотя бы взаймы, сроком на десять лет.

Лампа угасала. Полосы света то вдруг исчезали совсем, то будто живые бродили по сырым стенам мастерской. Федотову стало страшно, тоска и одиночество сдавили его сердце.

«Зачем мои мучения?! - вдруг подумал он.- Как я похож на моего бедного пуделя!»

«Анкор, еще анкор!» - говорит мне судьба, и я, покорный, еще усердней принимаюсь перепрыгивать очередное препятствие. Как я устал!»

Вечная нужда и неустроенность в жизни, одиночество, мучительные нравственные испытания привели художника к трагическому концу. Павел Андреевич Федотов умер в психиатрической больнице 14 ноября 1852 года в возрасте тридцати семи лет.

За бедным, ничем не покрытым гробом шел лишь верный слуга Коршунов, да рядом инвалидный солдат в балахоне тащил чадящий факел. Мелкий, холодный дождь гасил пламя.

Наконец успокоился великий страдалец. Он ушел, как любил говорить сам, в «червивую каморку».

Федотова похоронили. О его кончине в печати не было ни слова.

И только много лет спустя Крамской написал о трагической смерти художника:

«Федотов был явлением... неожиданным и единым, В то время из официального мира никто не давал значения этому явлению; когда же Федотов... стал угрожать величию... на него восстали, и он был раздавлен».