Сикстинская мадонна

Был поздний вечер, когда мы вернулись в батальон, вернее - на то место, откуда выехали на рассвете.

Богаделенский парк встретил нас сонным безмолвием. Желтый свет фар вырвал из темноты опустевшую площадку, где прежде стояли наши машины.

Как оказалось, батальон сменил место своего расположения на более удобное. Об этом мы узнали от связного, оставленного комбатом. Он уселся в легковушку рядом с Захаровым, чтоб указать нам дорогу.

Странное зрелище, должно быть, представляли мы в те минуты. Нарождающаяся луна оттеняла зеленоватым светом черные зубцы развалин вокруг, и только урчание двух моторов нарушало мертвую тишину. Все так же медленно, на первой скорости, двигались мы, нащупывая фарами проезды между беспорядочными грудами щебня, и лишь к полуночи облегченно вздохнули: четырехэтажное здание неярко светилось окнами среди нескончаемой мглы.

То было здание гостиницы при дрезденской бойне, бог весть какими судьбами уцелевшее. В прежние времена здесь останавливались скототорговцы, приезжавшие в Дрезден по своим делам. В знак этого перед входом в гостиницу была установлена на массивном гранитном постаменте бронзовая фигура быка.

Комбат ожидал нас под этим своеобразным памятником божеству мясников, поблескивая в темноте огоньком папиросы.

Все кто еще не спал, сошли вниз и стояли молча вокруг полуторки, пока мы, то и дело вскрикивая: "Осторожно!", стоймя опускали на землю высокий плоский ящик.

Через полчаса комбату было доложено обо всем, и ящик, прислоненный к стене, светлел в полумраке вестибюля при скудном свете карбидного фонаря.

Двое часовых стояли по сторонам его, держа к ноге винтовки с примкнутыми штыками.

Сладить с замками оказалось не просто. Но в конце концов это удалось, и ранним утром все, кто был поблизости, собрались в вестибюле у отгороженного веревкой места, где стоял прислоненный к стене ящик, охраняемый часовыми.

Никто не нарушил тишину, пока мы, опустив ящик плашмя на мозаичные плиты пола, снимали крышку.

Картина, зажатая по периметру войлочными амортизаторами, лежала - вернее, висела в пространстве ящика лицевой стороной вниз. Видна была изнанка - сшитый из трех продольных полотнищ холст.

Понадобилось еще несколько времени, чтобы снять амортизаторы, ослабив скрепляющие зажимы.

И вот наконец можно было поднять картину.

Я погрешил бы против правды, если б сказал, что в эту торжественную минуту тишина сменилась взрывом восторга. Все стояли по-прежнему молча, сосредоточенно глядя на босоногую женщину, легко идущую по клубящимся облакам. И я молчал вместе со всеми, сознавая все значение происходящего и, должен сознаться, изо всех сил борясь с чувством, похожим не то на обиду, не то на смущение.

В самом деле, перед нами была одна из величайших картин, когда-либо созданных человеком. Перед нами была "Сикстинская мадонна" Рафаэля.

Рафаэль. Сикстинская мадонна. Деталь

И я, взволнованный ожиданием необыкновенного, сетовал в душе на всеобщее молчание, показавшееся мне тогда выражением равнодушия. И в то же время сам боялся признаться себе в том, что картина не поразила меня с первого взгляда, как я ожидал.

И вот теперь, когда она навсегда стала для меня самой любимой, я спрашиваю себя порой: почему неискушенные в искусстве люди, не проронившие ни звука в минуту встречи с ней и будто бы равнодушные к тому, что увидели, потом, преодолевая смущение, то и дело подходили и подолгу стояли перед ней и уходили на цыпочках, молча?

Почему часовые, сменявшие друг друга все время, покуда она жила у нас в батальоне, так строго, так серьезно и так охотно оберегали ее покой?

Через десять лет, поднимаясь по мраморной лестнице музея в Москве, я шел к ней с замирающим от нетерпения сердцем, как идут к живому и близкому после долгой разлуки. Почему же?

Не знаю, смогу ли достаточно ясно ответить.

В "Сикстинской мадонне" действительно нет ничего необыкновенного. Сюжет ее прост и вовсе не драматичен. Живопись не блещет ни яркостью, ни богатством оттенков. Краски на первый взгляд тускловаты и, если хотите, однообразны: приглушенные синие, розово-красные, зеленые и коричневые тона повторяются, чередуясь, в одеждах мадонны и святой Варвары, стоящей, преклонив колено, справа; даже парчовая риза папы Сикста написана намеренно скупо: ее золото не сверкает, а тускло теплится на блеклом серовато-голубом фоне.

Ничто в картине поначалу не задерживает вашего внимания; взгляд ваш скользит, не останавливаясь ни на чем, до того мгновения, пока не встретится с другим, идущим навстречу взглядом.

Темные, широко поставленные глаза покойно и внимательно глядят на вас, окутанные прозрачной тенью ресниц; и вот уже в душе у вас шевельнулось что-то неясное, заставляющее насторожиться.

Вы снова оглядываете картину: коленопреклоненного Сикста с добродушным, обветренным лицом крестьянина; Варвару, скромно потупившую взор; задумчивых, замечтавшихся ребятишек (их ангельские крылышки, право же, кажутся вам пристроенными шутки ради, для удовольствия малышей). Вы все еще силитесь понять, в чем дело, что именно в картине насторожило, встревожило вас. А глаза ваши невольно снова и снова тянутся к ее взгляду.

Быть может, после первой встречи вы так и уйдете со смутным, непрояснившимся чувством. Но неизбежно вернетесь и в глазах мадонны будете искать ответ на что-то важное, личное, глубоко волнующее. Каждый рано или поздно найдет его для себя.

Вот любопытный факт: взгляды многочисленных мадонн, написанных в разное время Рафаэлем, обращены на младенца.

Ласковость, нежность, любовь - все извечное, материнское выражено в таких шедеврах, как "Мадонна садовница" (Париж, Лувр), "Мадонна Конестабиле" (Ленинградский Эрмитаж).

Рафаэлевские мадонны целиком поглощены своими материнскими чувствами; так ведет себя юная мать, - для нее весь мир сосредоточен в маленьком существе, которое она с такой нежностью прижимает к себе (взгляните на "Мадонну Темпи" из Мюнхенской Пинакотеки).

Рафаэль. Мадонна Темпи

Пусть младенец играет цветком; пусть, соскользнув с материнских колен, тянется к птице ("Мадонна с щегленком"), - взгляд матери любовно и неотрывно следит за каждым его движением.

И только две мадонны, из всех написанных Рафаэлем, глядят прямо на вас: это Сикстинская и так называемая "Мадонна делла Седиа", находящаяся во Флоренции, в музее Питти.

Рафаэль. Мадонна делла Седиа

Впервые здесь художник нарушает тихое уединение матери, как бы призывая ее взглянуть в широкий мир.

Но если взгляд мадонны делла Седиа, обернувшейся на этот призыв, выражает встревоженность, решимость защитить (посмотрите, как прижимает она к себе младенца, словно оберегая его от надвигающейся опасности), то взгляд Сикстинской мадонны, чуть затуманенный скорбью, полон все же доверия к будущему, навстречу которому она с таким величием и простотой несет самое дорогое - сына.

Быть может, именно в этом обращенном ко всем и к каждому выражении доверия, побеждающего тревогу, и состоит секрет ее неувядаемого очарования. Взгляд ее, проникший сквозь века, не мог не найти отзвука в наших сердцах.

- Ты знаешь, - сказал мне как-то лейтенант Горбик, - перед ней не чувствую себя посторонним... ну, зрителем, что ли... Вот не могу объяснить: иную картину смотришь, будто подглядываешь, право... Нет, ты пойми, ведь там, за рамой, своя жизнь, там о тебе и знать не знают. А эта... эта сама видит каждого. Ждет от тебя чего-то, надеется... - Смущенно пожав плечами и нахмурившись, он прибавил: - Защитить ее хочется, вот что... Как живую...