Культ природы

Культ природы определял мироощущение древних славян. Культ наивный, часто глубоко поэтичный, рожденный непосредственной близостью человека к природе, к земле.

Позаимствуем у крупнейшего знатока истоков русской художественной культуры Б. А. Рыбакова, а также у таких авторитетов, как М. В. Алпатов и Б. Д. Греков, некоторые описания и формулировки, которые помогут нам как-то охарактеризовать духовные устремления наших предков.

Каждый лес, ручей, колодец, даже отдельное дерево представлялись древним славянам одушевленными. Особенно привлекали их своей мощью старые, большие деревья, раскидистые густолиственные дубы. Они чтили глубокие и быстрые реки: недаром в более поздних сказаниях реки говорят с героями человеческим языком. Они поклонялись огромным камням и горам: недаром судьба русских богатырей ставилась в таинственную связь с каменными горами.

Боги славянского пантеона олицетворяли добрые и злые силы природы, богатство ее и тайны: Перун — страшный бог грозы, самый главный из богов, Солнце — известное под различными именами (Даждьбог, т. е. бог, подающий благо, Сварог — от слова «свар» — жар и др.)» Велес, или Волос, — благодетельный бог скота, Мокошь — богиня ткачества и водной стихии.

Антропоморфизм, т. е. перенесение человеческих свойств на область нечеловеческую, дабы приблизить ее к человеческому разумению, был издревле свойствен славянскому образному мышлению. Образ великой богини тому яркое свидетельство.

Судьба этого образа поистине замечательна.

В 1921 г., на выставке русского народного искусства в Московском Историческом музее, археолог В. А. Городцов был, как он пишет сам, «изумлен, встретив в произведениях крестьянского искусства пережитки глубочайшей старины». Так, в вышивках на полотенцах из северной России он обнаружил древнейшие сюжеты и этим проложил совершенно новый путь к изучению самой далекой отечественной старины. Ведь, например, руками архангельских и вологодских вышивальщиц красными и черными нитками на белом полотне был запечатлен культ великой богини — богини земли, плодородия, матери всего земного. Этому не следует удивляться.

Утратив свое первоначальное значение, пережитки языческих культур славянских земледельческих племен гнездились в глухих углах нашей страны еще в конце XIX в., отражаясь в устном творчестве и в народном искусстве. И потому это искусство часто является для нас «живой стариной», помогающей как-то заполнить огромные пробелы в предыстории русского искусства, причина которых — скудность сохранившихся памятников.

Итак, главной фигурой на узорных вышивках нашего Севера является женщина в широкой юбке колоколом, с поднятыми руками. В представлении древних художников, установивших канон изображения великой богини, оно неизменно сливалось с символами жизни и плодородия, например, с деревом, цветами, солнцем и различными живыми существами. То голова ее украшена венком из цветов или сияющими лучами, то в руках она держит солнечные диски, то руки ее постепенно переходят в молодое зеленеющее дерево или в туловище птицы. А по бокам ее — два всадника, над которыми она властвует, держа за поводья их коней. Это — жрецы богини, ее служители, а по мнению некоторых исследователей, тоже боги: сам Перун и Стрибог (бог ветров).

И вот образ этот, который почитался не только славянами, но и многими другими народами, образ женщины с поднятыми к небу (к солнцу!) руками, прообраз богородицы Оранты, занявшей столь исключительное место в восточнохристианском и, в частности, в древнерусском искусстве, донесен почти до наших времен в народном рукоделии.

Эта богиня называлась у древних славян Берегиней, т. е. землей, Житной Бабой, Роженицей.

Древний культ природы, земли. Римский поэт Апулей вкладывал в уста великой богини такие слова: «Я — природа, мать всего сущего, владычица стихий, начало всех начал, высшее божество, царица теней».

«Мать сыра земля!» Вот именно ее сыновно чтили славяне в образе женщины с вознесенными руками.

Близость к природе, к земле. Как не согласиться с предположением, что насыпные курганы славянских погребений должны были производить впечатление естественных холмов, выглядеть так, будто «мать сыра земля» вздыбилась сама, чтобы умершие отождествились с этими холмами...

Близость к природе, поклонение ее силам естественно рождали у древнего славянина стремление запечатлеть их в художественном творчестве. И все, что было радостного, светлого в этом стремлении, роднило славянина с эллином.

Поиски красоты! Сама наружность наших предков, по-видимому, была красивой. «Я видел русов, — говорит арабский путешественник Ибн-Фадлан, — когда они пришли со своими товарами и расположились на Волге. Я не видел людей более совершенных по телосложению, — как будто это были пальмовые деревья».

И еще одно как-то роднило эллина со славянином.

Византийский историк VI в. Прокопий Кесарийский, привыкший к константинопольским самодержавным порядкам, отмечает, что «славяне и анты не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве и потому у них счастливые и несчастливые дела решаются сообща». А другой осведомленный византийский писатель Маврикий заявляет еще более категорично: «Племена славян и антов ведут одинаковый образ жизни, у них одни нравы, любят свободу и не склонны ни к рабству, ни к повиновению, храбры, в особенности в своей земле, выносливы, — легко переносят холод и жару, недостаток в одежде и пище... Взятые в плен у них не обращаются навсегда в рабство, как у других народов... Юноши их очень искусно владеют оружием».

Северная вышивка с «великой богиней». XIX в. Музей народного искусства

Итак, свободолюбие, ратная доблесть и демократия, пусть и военная, но как отмечают исследователи, уже достаточно развитая.

Живший за четыре века до Прокопия знаменитый римский историк Тацит вначале было заколебался, куда ему отнести славян (венедов) — к отсталым варварам или к народам, достигшим уже заметного культурного уровня. Когда же ближе присмотрелся к славянам, решительно включил их в число оседлых европейских народов. «Они, — пишет Тацит, — и дома строят, и щиты носят, и сражаются пешими. Все это совершенно отлично от сарматов, живущих в кибитке и на лошади».

Но ни в гражданственности, ни тем более в общем мироощущении, конечно, не поставить полного знака равенства между древним славянином и эллином.

Перенятый у скифов страшный обычай убивать при погребении вождей их жен и наложниц издавна существовал и у славян. Нам трудно представить себе, с какими чувствами шли на смерть обреченные. Быть может, некоторые и впрямь верили, что такова воля богов и их ожидает за гробом награда. Однако свидетель славянского погребения другой арабский путешественник Ибн-Даста заметил жуткую нерешительность одной девушки, видимо, не желавшей отдать свою юную жизнь во исполнение бесчеловечного обряда (Согласно двум мусульманским авторам, девушек-рабынь сжигали «для спасения их души, так как они могли удостоиться такого блаженства только вместе со своими господами»).

В отличие от эллинов, культ природы не освобождал древних славян от страха перед природой, извечного страха перед ее таинственными и непреоборимыми силами, которые для всех культур, предшествовавших греческой, олицетворялись в зверином образе.

Древний славянин не проникся верой, так ярко выраженной в знаменитом изречении Софокла: «Много в природе дивных сил, но сильней человека нет».

И потому быт и искусство наших далеких предков отражают одновременно любовь к природе, ощущение красоты окружающего мира и страх перед природой, силам которой они противопоставляли не раскрепощенную человеческую личность, а заговоры, заклинания, сугубо магическую обрядность.

Тут же, однако, добавим, что и в страхе своем они, видимо, не ощущали себя беспомощными, обреченными. Слишком тесным и непосредственным, можно сказать, интимным было их общение с природой, чтобы они могли допустить ее неумолимость, горестное признание которой наложило свою печать на многие другие древние цивилизации. «Судьбы они не знают, — пишет про антов тот же Прокопий, — и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им, охваченным ли болезнью, или попавшим на войне в опасное положение, вот-вот грозит смерть, то они дают обещание — в случае если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, приносят в жертву то что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы. Они почитают и реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем и при помощи этих жертв производят гадания».

Мироощущение древних славян и вытекающая из него обрядность ярко обрисованы Б. А. Рыбаковым:

«Древнему славянину казалось, что каждый дом в деревне находится... под покровительством духа, приглядывавшего за скотиной, оберегавшего огонь в очаге и по ночам выходившего из-под печки полакомиться приношением, оставленным ему заботливой хозяйкой. В каждом овине, в таинственном свете подземного огнища, обитали души умерших предков. Каждое живое существо, соприкасавшееся с человеком, было наделено особыми чертами. Петух, с изумительной точностью отмечающий часы и встречающий зарю своим пением, признавался вещей птицей: ни одно жертвоприношение не обходилось без заклания петуха; редкая сказка о животных не упоминала о «петушке» ...Утки и гуси символизировали воду... Бык, взрыхляющий пашню ралом, был олицетворением плодородия. В честь бога Тура (дикого быка) устраивались весенние праздники молодежи. Конь, это гордое, стремительное животное, зачастую сливавшееся в представлении древнего славянина то с богом солнца, то с образом конного воина, был излюбленным мотивом древнего искусства. Лесные звери представлялись какими-то оборотнями, в большинстве своем враждебными человеку. Волками оборачивались колдуны... Крупнейший хищник наших лесов — медведь особенно почитался. Глиняные изображения медвежьих лап клали в могилы, медвежьи клыки носили в ожерельях... Помимо зверей, лесная чаща казалась наполненной бесчисленными враждебными духами. В каждом болотце жил багник (от «багно» — болото), в каждой реке — водяной, в лесах — лешие, а в глубине непроходимой пущи — огромный «пущевик», с руками, как сучья, и с зелеными волосами. Десятками заговоров... пытался пахарь-славянин отгородиться от враждебной лесной стихии. Искусство приходило ему на помощь, создавая амулеты, предназначенные оберегать человека от духов леса... Смена времен года и смена сельскохозяйственных сезонов сопровождались торжественными празднествами. В декабре славяне встречали сурового бога зимы Коляду...

Литые серебряные фигурки из клада VI в. в селе Мартыновке на Киевщине. VI в. Киевский гос. исторический музей

Весной начинался радостный цикл праздников солнца. На масленицу пекли блины — символ солнца, провожали соломенное чучело божества зимы, сжигали его за пределами села, а иногда одновременно зажигали просмоленное колесо на высоком шесте — еще один символ солнца. Огненное колесо на повозке, запряженной двумя конями — спутниками солнца, прочно вошло и в изобразительное искусство... На масленицу, помимо обрядовых плясок, проводились военные игры молодежи — кулачные бои. Прилет птиц ознаменовывался обрядовым печением — хозяйки пекли из теста изображения жаворонков... Встреча лета происходила в русальную неделю. В эту неделю заключались браки, пелись песни в честь Лады и Леля — покровителей любви.

О своих богах славяне слагали мифологические сказанья и легенды. Так, например, Сварог научил людей ковать металл... Этот миф напоминает греческий миф о Прометее, похитившем с неба огонь для людей... Существовали легенды о героях-змееборцах, побеждавших огромных драконов и впрягавших этих чудовищ в плуг...

Когда на Руси появилось христианство, оно встретилось с такой устойчивой, веками складывавшейся земледельческой религией, с такими прочными языческими верованиями, что вынуждено было приспособиться к ним, подменить Волоса — Власием, Перуна — Ильей, Мокошь — Пятницей — Параскевой, молчаливо признать масленицу и другие языческие календарные праздники».