Белокаменное великолепие

В Залесье была воссоздана основа русской государственности. И там же, во славу этой государственности, был создан один из самых прекрасных во всей средневековой Европе художественных ансамблей, в котором все три радующие глаз великие искусства — зодчество, живопись и ваяние — представлены прославленными шедеврами.

...В краю лесов естественно расцвели деревянное зодчество и деревянная скульптура. От них ничего не осталось, но искусство древоделей вызывало восхищение современников.

Когда в 1160 г. пожар уничтожил ростовскую деревянную церковь, построенную в конце X в., летописец отмечал сокрушенно, что другой такой дивной церкви «не было ни будет».

И это искусство оказалось в конце концов сильнее пожаров, ибо оно ожило в белокаменном строительстве и в белокаменной резьбе Владимиро-Суздальской Руси. Не характерно ли, что еще в 70-х годах XII в., когда за владимирцами прочно укрепилась слава каменщиков, их по-старому называли в то же время и древоделями...

Мало что сохранилось от каменных построек Мономаха на северо-востоке. Самые ранние из дошедших до нас тамошних храмов были воздвигнуты при сыне его Юрии Долгоруком (основателе Москвы), который первым из суздальских князей стал добиваться преобладающего положения на Руси. Это — церковь св. Бориса и Глеба в селе Кидекше, в четырех километрах от Суздаля, и собор Спасо-Преображения в Переславле-Залесском.

Одноглавые четырехстолпные крестово-купольные храмы с тремя массивными абсидами и фасадами, широко расчлененными плоскими лопатками. Храмы-богатыри, столь типичные для русского зодчества середины XII в., но в самой своей грузности, приземистости выделяющиеся четкостью архитектурного замысла, могучей в своей простоте красотой. Стены лишены украшений, щелевидные окна — словно бойницы. Эти храмы выстроены в суровое время, когда тяжелая борьба за главенство еще не была завершена суздальскими владыками. Строг и прост храмовый интерьер. При Юрии церковь в Кидекше даже не была расписана и богослужение происходило в ней среди голых стен. Кидекшская церковь заслуживает нашего особого внимания. Это первая церковь, сложенная из белого камня (местного известняка), блоки которого идеально подогнаны друг к другу. От нее-то и пошло ослепительное белокаменное зодчество, что создало нынешнюю мировую славу Владимиру на Клязьме.

Церковь св. Бориса и Глеба в селе Кидекше. 1152 г.

В город этот, так названный в честь его основателя, Владимира Мономаха, перенес свою резиденцию сын Юрия Долгорукого от брака его с половецкой княжной — знаменитый Андрей Боголюбский.

То был крупный государственный деятель, отважный полководец и изворотливый дипломат. Летописец называет его «самовластцем». И действительно, он пожелал властвовать безраздельно и над прочими русскими князьями, и в собственной вотчине. Опираясь на посадских людей, Андрей круто расправлялся со старой знатью, ростовскими и суздальскими боярами, противившимися его единодержавию. Твердо шел к намеченной цели. Суздальские войска, к которым присоединились князья, привлеченные Андреем на свою сторону, взяли приступом Киев и разграбили «матерь городов русских». По рассказу летописца, победители не пощадили ничего, ни храмов, ни жен, ни детей: «...был и тогда в Киеве на всех людях стон и туга, скорбь неутешная и слезы непрестанные». Но, взяв Киев своими полками, Андрей не поехал туда сесть на отцовский и дедовский престол. Пожелал править из Владимира. Историческая заслуга его заключается в том, что он мечом и хитроумной политикой приостановил распад Руси, понял значение Владимиро-Суздальской земли как нового центра ее объединения. И личностью, и своими делами он выражал свое время, тревожное и жестокое. Сумел воплотить и объединительные стремления народа. Кончил трагически, убитый в своем дворце в Боголюбове восставшими против него боярами. Но дело его не погибло.

Собор Спасо-Преображения в Переславле-Залесском. 1152 г.

А город Владимир, как и все княжество, стал при нем крупнейшим очагом русской культуры. По словам летописца, Андрей «сильно устроил» Владимир, привлек в него «купцов хитрых, ремесленников и рукодельников всяких».

То была твердыня, к которой с почтением относились другие европейские государи. И твердыня эта так чудесно украсилась, что и сейчас мы видим в ее памятниках одно из самых высоких достижений художественного гения нашего народа.

В Лаврентьевской летописи читаем, что «приведе ему (Андрею Боголюбскому) бог из всех земель мастеры». Скорее всего, заезжие мастера прибыли из Галицкой Руси, игравшей важную роль в культурных связях Владимиро-Суздальской земли с Западом. Влияние царившего тогда в Западной Европе романского стиля, несомненно, сказалось на владимирском искусстве. Но этим не ограничиваются возможные сопоставления. В частности, истоки владимиро-суздальской храмовой пластики пытались отыскать не только в Киеве и Галиче, но и в Ассирии, Индии, Александрии, Малой Азии, Кавказе, Иране, равно как в Саксонии, Швабии, Северной Италии и Франции. Переплетение культур обнаруживается во всем мировом искусстве. Но точно так же, как константинопольская София — шедевр византийского искусства (каковы бы ни были его истоки), а романские соборы — шедевры западноевропейского средневекового зодчества, такие памятники, как владимирский Успенский собор, церковь Покрова на Нерли и владимирский Дмитриевский собор, — величайшие шедевры русского искусства. Не найти им подобных в иных странах, ибо могли они возникнуть только на русской земле, олицетворяя тот идеал красоты, который сложился и достиг столь замечательного расцвета в тогдашнем главном центре этой земли. Ведь именно в этих памятниках раскрывается душа нашего народа в определенный период его исторического развития, равно как сознание его национальной самобытности, любовь к своей земле, красоту которой они были призваны увенчать не только для своего времени, но и для всех последующих поколений русских людей, славя в ней красоту вселенной.

«Золотые ворота» во Владимире. 1164 г.

Перед памятниками Владимира и Суздаля русский человек той поры должен был испытывать волнение, просветлявшее его душу. Какая ясность и стройность и какая гармония с окружающим пейзажем!

Искусство как увенчание природы... Так ведь мыслил и древний грек, возносясь духом перед Парфеноном.

Мы вспомнили об Элладе не случайно. Не «мраком средневековья», а лучезарной, жизнерадостной красотой, преодолевшей архитектурную суровость предыдущих десятилетий, дышит искусство Владимиро-Суздальской Руси в пору расцвета.

Шедевры искусства создаются навечно. Владимир и Суздаль по праву занимают почетное место среди городов Европы, наиболее богатых художественными сокровищами мирового значения.

Как твердыня, высятся Золотые ворота Владимира (1164 г.), одновременно служившие городу и узлом обороны, и торжественным въездом. Их мощный белокаменный куб, прорезанный огромной аркой и высоко увенчанный златоглавой церковью, — замечательное сооружение крепостной архитектуры. А на противоположном конце города высились некогда столь же, вероятно, мощные и парадные Серебряные ворота.

Успенский собор (1158—1161 гг.) был воздвигнут в центре Владимира на высокой береговой круче, так, чтобы, видимый отовсюду, он гордо царил над городом и округой.

Успенский собор во Владимире. 1158-1161 гг. Расширен в 1185-1189 гг.

Величественный, все вокруг превосходящий и себе подчиняющий, как и держава князя Андрея!

В этом соборе, на постройку и украшение которого князь Андрей выделил десятую долю своих доходов, находилась величайшая русская святыня — икона Владимирской богоматери, шедевр византийского искусства. Внутреннее убранство храма ослепительно сверкало золотом, серебром и драгоценными каменьями, что вызывало сравнение с легендарным библейским храмом царя Соломона. Суровая простота долгоруковских храмов отошла в прошлое. А через два с половиной века после постройки Успенского собора великий Рублев украсил его фресками, которые являют собой сияющую вершину древнерусской монументальной живописи.

Церковь Покрова на Нерли. 1165 г.

При Всеволоде, брате Андрея, прозванном Большое Гнездо, Владимиро-Суздальская Русь достигла наивысшего могущества. Автор «Слова о полку Игореве» так обращался к нему:

 А ведь можешь ты Волгу 
 Веслами всю раскропить, 
 Дон шеломами 
 Вычерпать!

Зодчие князя Всеволода возвели вокруг одноглавого шестистолпного храма новые стены, увенчали их четырьмя главами и расчленили фасады на пять частей — прясел. Еще более величественным, со своим пирамидально нарастающим пятиглавием, в своей широко, но слитно и четко разросшейся белокаменности, стал этот храм, обретя подлинно классическую для русского зодчества могучую стать.

...Мы говорили о переплетении культур, искусств.

Во всей русской поэзии, давшей миру столько непревзойденных шедевров, нет, быть может, памятника более лирического, чем церковь Покрова на Нерли, ибо этот архитектурный памятник воспринимается как поэма, запечатленная в камне. Поэма русской природы, тихой грусти и созерцания.

Дмитриевский собор во Владимире. 1194-1197 гг.

И кажется нам правдивым предание, что князь Андрей построил этот храм «на лугу», недалеко от своих боголюбовских палат после кончины любимого сына Изяслава — в память о нем и в умиротворение своей печали...

Водная гладь, заливные луга и, словно башня, словно свеча, сверкающий ослепительной белизной этот легкий одноглавый храм, так чудесно вырастающий над их простором во всем своем бесконечном изяществе, во всей своей чарующей ясности, лаконической красоте.

Да, это такое же совершенство, как классическая дорическая колонна, как самые высокие достижения архитектуры древней Эллады.

Обычного типа небольшой четырехстолпный храм, какие строились при Юрии Долгоруком. Но какое коренное различие! Вместо грузного, вкопанного в землю куба — устремленность ввысь в общем облике и чуть ли не в каждой детали. Удивительное преодоление тяжести камня, материи в сказочной летучести удлиненных форм, подчас создающее впечатление невесомости.

Дмитриевский собор во Владимире. Деталь южного фасада

Арочный фриз и углубленные многоарочные порталы — очевидно, романского происхождения, но какими массивными, даже тяжеловесными кажутся в сравнении с церковью Покрова на Нерли современные ей западноевропейские храмы!

В конце XVIII столетия из-за малой доходности для духовенства этой заброшенной тогда церкви игумен Боголюбова монастыря получил разрешение владимирского епископа разобрать ее, чтобы использовать материал для постройки монастырской колокольни. Церковь уцелела лишь потому, что заказчики и подрядчики не сошлись в цене.

При Всеволоде, чья слава и власть так поражали современников и перед которым, по слову летописца, трепетали все страны, «Суздальская область еще в начале XII в., захолустный северо-восточный угол Русской земли, в начале XIII в. является княжеством, решительно господствующим над остальной Русью» (В. О. Ключевский).

Построенный при нем Дмитриевский собор во Владимире (1194—1197 гг.) должен был олицетворять и эту славу, и эту власть. Летописец с гордостью отмечает, что к этому времени для строительства уже не «искали мастеров от немец».

Царь Давид среди зверей. Рельефы на южном фасаде церкви Покрова на Нерли

Как и церковь Покрова на Нерли, Дмитриевский собор — одноглавый четырехстолпный крестово-купольный храм. «Но как Покровская церковь отличалась от храмов Юрия, так и Дмитриевский собор был столь же глубоко отличен от церкви Покрова. Зодчими собора как бы руководило желание возвратить его массам тот спокойный, несколько тяжеловесный ритм и мощь, которые были столь типичны для храмов Юрия Долгорукого... Однако при всем этом храм отнюдь не приземист и не грузен. В отличие от храмов Юрия, Дмитриевский собор подчеркнуто величественен и по-своему строен; но это не утонченная женственная грация церкви Покрова на Нерли, а могучая, прекрасная слаженность и мужественная пропорциональность... Ни одна частность не нарушает величавого, медленного ритма княжеского собора» (Н. Н. Воронин).

Таково предельно точное определение архитектурного замысла Дмитриевского собора. И все, что тут сказано, объясняет то грандиозное впечатление, которое производит на нас этот храм. В той же степени, что и церковь на Нерли, Дмитриевский собор один из тех шедевров искусства, которые утверждают в нашем сознании веру в великие судьбы человеческого рода, ибо высшее благородство форм свидетельствует в искусстве о неиссякаемом величии человеческого духа.

Но не только благородство форм, не только идеальные пропорции храмового здания создают подлинную уникальность Дмитриевского собора. Мы глядим, глядим на его высокие стены и не можем наглядеться. Как чудесная сказка широко развертывается перед нами белокаменная резьба. Все, что на Руси было создано замечательного в скани, гравировке, эмали, басме, рукописном орнаменте и особенно в деревянной резьбе, нашло свое отражение в изобразительных и декоративных мотивах этого шедевра владимирских каменосечцев.

«Храмы (Владимиро-Суздальской области) украшались с расчетом на то, что толпы толкущегося возле них в праздник народа найдут и время и охоту разобрать поучительные темы наружных украшений и воспользуются ими как наглядным наставлением и церковным обучением» (Н. П. Кондаков).

Все так, но вот мы, потомки тех русских людей, что толпились во времена князя Всеволода перед белокаменной роскошью воздвигнутого им собора, любуемся его резной поэмой с тем же, вероятно, что и они детски-радостным восхищением, вовсе не думая о ее назидательном смысле.

Во всем древнерусском искусстве монументальная пластика получила полное развитие только во Владимиро-Суздальском княжестве, при этом развитие исключительное по своим художественным достижениям. В основе этой пластики — древние традиции деревянной резьбы, восходящие к языческим временам. Народное начало, питавшее древнерусское искусство, тут проявилось особенно ярко в рельефе, сливающемся с архитектурой, дополняя ее и украшая. Любовь к природе, прославление ее красоты — вот что составляет истинное содержание этой замечательной декоративной скульптуры. Духовенство не могло этому воспротивиться: заказывая мастерам из народа назидательную композицию, оно неизбежно давало им возможность проявить в ней народную фантазию, жизнелюбивое народное мироощущение, без которых зачахло бы их вдохновение.

Каменная резьба украшает и церковь Покрова. Там, наверху каждого из трех фасадов, библейский царь Давид изображен с гусями среди львов, лишенных всякой свирепости, и птиц, внимающих его гласу. Но эта сцена, всем своим настроением перекликающаяся с архитектурой храма, не играет существенной роли в общем его облике: это всего лишь прекрасное его украшение. То же можно сказать и про рельефы боковых прясел.

Совсем иным выглядит резное убранство Дмитриевского собора. Оно занимает более половины стены, вьется по колоннам арочного пояса, поднимается, все заполняя, до закомар — полукруглых завершений фасадов, и затем все так же узорчато восходит по барабану. И так все это стройно, так изящно распределено, так гармонично согласовано, ажурной вязью покрывая чуть ли не все здание, что кажется, будто перед нами драгоценный ларец, сработанный искуснейшим ювелиром по заказу сказочного великана.

Да, драгоценный ларец. Или — каменный ковер. Каменный узор — излюбленное древнерусское узорочье. Пышно расшитая ткань, отороченная кистями колончатого пояса...

Но не передать всего, что рождают память и воображение, когда смотришь издали на эту каменную поэму.

Радость для глаз — чистая, непосредственная, как бы торжествующая над всеми мирскими печалями.

«Чудным велми» показался Дмитриевский собор летописцу. Любо смотреть и вблизи на это узорочье. Несложны сюжеты рельефа. Тот же царь Давид-псалмопевец. Или же, как полагал Н. П. Кондаков, за которым следует крупнейший современный знаток древнерусской каменной скульптуры Г. К. Вагнер, — сын царя Давида — мудрый Соломон, автор «Пяти тысяч песней». Александр Македонский, согласно средневековой легенде, возносящийся на небо. А вот и сам Всеволод Большое Гнездо на троне, с коленопреклоненными сыновьями. Обычное для всей тогдашней Европы возвеличение государевой власти, через церковь благословляемой богом.

Полет Александра Македонского на небо. Рельеф на южном фасаде Дмитриевского собора во Владимире

Что нам до всего этого! Перед нами в стройном узорочье развертывается нечто совсем другое, куда более значительное и не стареющее.

Звери, птицы, растения в самом причудливом изображении: львы с «процветающими» хвостами, гуси со сплетенными шеями и т. д. И все в строчку, как на расшитом полотенце, при этом нарядно, весело, празднично.

Мономах, дед строителя этого храма, говорил в своем «Поучении»: «Зверье разноличнии, и птица, и рыбы украшено твоим промыслом, господи!.. Все же то дал бог на угодье человеком, на снедь, на веселье».

Именно на веселье. И оно так играет, так искрится в легкой резьбе, так славит вселенную, что правильно было сказано: тут уже обожествление самой твари, а не творца. И в этом — непреходящая значительность, сияющая красота скульптурного убранства Дмитриевского собора.

Что это — «звериный стиль», в основе своей восходящий к скифам, а от них к Передней Азии, к Ирану? Быть может. Но ведь звери фигурируют в средневековом искусстве самых разных народов — от Китая до Скандинавии. Здесь же звериный мир показан в своем, русском, обличии, восходящем к древнеславянским мифам. Это — русское народное мироощущение, запечатленное в белом камне, искусство русских каменосечцев, в древоделии выработавших свои художественные приемы и изощренную технику. Русская сказка в камне, исполненная живого трепетного ритма.

«Владимиро-Суздальская пластика занимает совсем особое место в истории средневековой скульптуры. Хотя в ее сложении сыграли свою роль восточные, византийские и западные элементы, тем не менее ни на Востоке, ни в Византии, ни на Западе мы не найдем ни одного памятника, который хотя бы в отдаленной степени повторял то, что было создано руками русских мастеров... И если романская скульптура на Западе стихийно развивалась в сторону обособления фигуры от стены... то на Руси художественная эволюция протекала в обратном направлении. Тяжелый высокий рельеф, таивший в себе возможность перерождения в круглую скульптуру, был переведен русскими мастерами на язык деревянной резьбы, а затем подчинен тому орнаментально-плоскостному началу, которое всегда так ценилось древнерусским художником... На Руси место статуй заступил плоско трактованный рельеф... И в руках древнерусских художников он сделался совершенным средством для выражения их мыслей и чувств» (В. Н. Лазарев).

Резьба старого фриза на северном фасаде Дмитриевского собора во Владимире

Истинно народное творчество. И разве не показательно, что даже в близкие нам времена на крестьянских избах (особенно северных областей) встречались украшения, как по своим мотивам, так и по своему стилю напоминающие рельефы Дмитриевского собора?

В этом соборе русскими зодчими и ваятелями была достигнута удивительная согласованность скульптурного убранства с архитектурой. Декоративность рельефов не только не затемняет архитектурного замысла, но еще ярче, убедительнее выявляет замысел, так что весь собор — шедевр гармонии и меры. И потому его совершенство знаменует высшую ступень в развитии владимиро-суздальского строительного искусства.

В воздвигнутом несколько десятилетий спустя (1230—1234 гг.) Георгиевском соборе в Юрьеве-Польском, который можно назвать лебединой песней этого искусства, гармония уже нарушена. Тут узорочье, замечательное по своей изощренности и мастерству, стушевывает членения стены, приобретает самостоятельное значение, утверждает победу декоративного начала над архитектурным. А это нарушает художественное единство памятника.