Каменный шатер

Таково было значение для русского зодчества высоких художественных достижений строителей Московского Кремля.

И, однако, в «Истории русского искусства» (издание Академии наук СССР) сказано совершенно справедливо:

«Ни широко развернувшееся градостроительство, ни постройки могучих крепостных сооружений и величественных многоглавых соборов в городах и монастырях, ни возведение интереснейших по форме и убранству «посадских» храмов не могли отразить во всей полноте того большого политического и культурного подъема, который переживала Московская Русь в конце XV и начале XVI века. Как ни примечательны были отдельные здания этого времени, все же они представляли собою лишь подготовительный этап к сооружению тех изумительных по красоте памятников, которые определили архитектурный облик XVI века. Мечты о необычном, стремление к новому, поиски оригинального облеклись, наконец, в середине XVI столетия в форму шатровых храмов, которые знаменуют одну из высших точек развития древнерусского зодчества.

Каменный шатер XVI века сыграл в древнерусском зодчестве не меньшую роль, чем смелая конструкция Флорентийского собора в архитектуре итальянского Возрождения».

Этот каменный шатер, этот храм-башня, храм-сказка был, по-видимому, увенчанием давнишних исканий русских строителей. Еще в прошлом веке историк и археолог И. Е. Забелин усматривал в таких храмах стремление увековечить «те старозаветные формы чисто русских деревянных сооружений, какие в деревянном зодчестве, по преданию, от поколения к поколению переходили с незапамятных времен».

В летописи прямо сказано, что «князь великий Василий поставил церковь камену Взнесение...вверх на деревянное дело в своем селе Коломенском». Иначе говоря, высокий каменный шатер Коломенского храма был создан по деревянному образцу.

Мы знаем, что деревянные шатровые храмы искони существовали на Руси. В плане такой храм образует квадрат (четверик), на котором возводится основание шатра (восьмерик), в свою очередь увенчанное восьмигранным конусом (шатром).

Какие бы схожие мотивы ни обнаруживались в западных или восточных храмовых постройках, важна несомненная связь каменного шатрового строительства с народным художеством, безвестным творчеством зодчего-плотника, важна глубокая русскость шатровой архитектуры, место, как бы самой природой ей уготовленное в русском пейзаже.

Здесь уже было сказано, что церковь Вознесения в Коломенском — вершина древнерусского зодчества. Можно добавить, что это и одна из вершин мирового зодчества.

Как «застывшую музыку» (Шеллинг), как «безмолвную музыку» (Гёте) подчас воспринимает наше эстетическое чувство архитектуру. Человек, музыкально одаренный, слышит особенно чутко безмолвное звучание архитектурных форм.

Вот что писал в прошлом веке князю В. Ф. Одоевскому, литератору, музыковеду и собирателю древнерусских нотных рукописей, восхищенный величавой музыкальностью русского шатрового храма знаменитый французский композитор Берлиоз:

«Ничто меня так не поразило, как памятник древнерусского зодчества в селе Коломенском. Многое я видел, многим я любовался, многое поражало меня, но время, древнее время в России, которое оставило свой памятник в этом селе, было для меня чудом из чудес. Я видел Страсбургский собор, который строился веками, я стоял вблизи Миланского собора, но, кроме налепленных украшений, я ничего не нашел. А тут передо мной предстала красота целого. Во мне все дрогнуло. Это была таинственная тишина. Гармония красоты законченных форм. Я видел какой-то новый вид архитектуры. Я видел стремление ввысь, и я долго стоял ошеломленный».

Ныне былая царская летняя резиденция Коломенское — это уже не Подмосковье, а сама Москва. Долг каждого москвича, каждого приезжающего в нашу столицу полюбоваться на церковь Вознесения, поглядеть на нашу национальную гордость, на такой шедевр русской архитектуры, которого было бы достаточно, чтобы пронести через века и тысячелетия славу создавшего его народа: подобно египетским пирамидам, подобно Парфенону или константинопольской Софии...

Имя гениального зодчего этого храма не дошло до нас. Но уже современники по достоинству его оценили. «Бе же церковь та, — говорит летописец, — велми чюдна высотою и красотою и светлостью, такова не бывша прежде сего на Руси».

Тут нет оговорки, нет знака равенства с каким-либо другим великим памятником зодчества. И дело не только в художественном совершенстве церкви Вознесения. Летописец подчеркивает ее уникальность. Ведь этот хронологически первый каменный шатровый храм означал коренной перелом в русской архитектуре, полный разрыв с византийской традицией крестово-купольного храма.

Недаром завершение постройки Коломенской церкви (в 1532 г.), по преданию воздвигнутой в честь рождения первенца Василия III — будущего Ивана Грозного, было ознаменовано трехдневными торжествами и пиршествами в присутствии великого князя и митрополита. Так каменный шатер был узаконен в храмовом строительстве Московской державы.

Церковь Вознесения в с. Коломенском. 1532 г.

На южных, особо угрожаемых подступах к Москве (там, где некогда стояли полчища Едигея), над крутым берегом Москвы-реки, замечательная, в недрах народа возникшая архитектурная традиция обрела грандиозное воплощение (в камне!) в триумфальном памятнике во славу Руси.

Сравним Коломенскую церковь с кремлевским Успенским собором. Сила в них одинаковая. Но там она как бы вобрана внутрь, твердокаменно вросла в землю; это сила грозная и надежная, ждущая своего часа. Здесь этот час настал, и сила пришла в движение. Но не беспорядочное, мятущееся, а точно знающее свою цель. Кажется, что сама земля родила эту силу, чтобы в стройном, уверенном восхождении она воцарилась над ней.

Как знак победы и власти!

Обширные галереи с раскидистыми лестницами, четверик, восьмерик, исполинский шатер и невысокая главка. Ничего «налепленного» или напоминающего ажурность поздней готики, никаких посторонних эффектов, ничего, что не работало бы на стремление ввысь, и только на это стремление, в широком подъеме вырастающее из земли. Четко выступающие вертикали пилястров, друг над другом чередующиеся кокошники, двускатная кровля, продолговатые наличники окон, стройные грани шатра, увитые бусинами, так построенные и «оркестрованные», чтобы переход от яруса к ярусу происходил сам собой, органически, без малейшей задержки, неудержимо, но и без видимой торопливости. И так же все естественно, динамично внутри храма, где легкость двадцативосьмиметрового шатра создает даже в сравнительно небольшом пространстве ощущение простора. Нигде на давит огромная масса материала — кирпича и белого камня, — и это при почти трехметровой толщине стен.

Другой замечательный памятник шатровой архитектуры XVI в. — белокаменная Преображенская церковь в селе Остров, в Подмосковье.

В соседнем с Коломенским селе Дьякове (где жили царские слуги — дьяки) высится храм, воздвигнутый лет пятнадцать спустя после церкви Вознесения, как полагают, в честь венчания Ивана IV на царство. Это очень интересный памятник строительного искусства.

Дьяковский храм (1553—1554 гг.) стройно выступает над лесистым холмом, отделенным оврагом от Коломенского. Но когда вы поднимаетесь к нему вплотную, он производит впечатление несколько неожиданное и озадачивающее. И в то же время волнующее. Храм наседает на вас всей своей каменной массой, причем вы больше не ощущаете его единства, так бурна, так динамична сложная игра его горизонталей и вертикалей, выступов и проемов.

Храм Иоанна Предтечи в с. Дьякове. 1553—1554 гг.

Великая сила и здесь пришла в движение. Оно борется с неким извечным покоем, так что вы воспринимаете эту борьбу как чередование порывов в их нарастании и замирании.

Но проходит минута, и вы уже ощущаете в сцеплении и в сталкивании архитектурных форм какие-то полногласные аккорды, а в самих формах — парадность, смягченную искусной нарядностью. И хотя все это не вполне согласовано, значительность созданного здесь из камня несомненна.

Традиционное пятиглавие, но пятеро восьмериков расставлены так, что средний, самый большой, безраздельно царит над другими. Как башнеобразный столб! Недаром Дьяковский храм чем-то походит на замок. Но столб этот увенчан пышным карнизом. Монолитность главного столба с его эффектно отделанным барабаном подчеркнута ярусным построением приделов. И карнизы, и треугольные кокошники изящны и декоративны. Причем кажется, будто каждая форма вырастает из другой. В отличие от архитектуры Коломенской церкви, архитектура Дьяковской (существенно иная по своей направленности) — всего лишь многообещающее становление.

Имя строителя Дьяковской церкви также не дошло до нас. Зато нам известны некоторые другие замечательные «каменных дел мастера» XVI в.: ростовец Григорий Борисов, тверич Ермола, «царский мастер» Андрей Малый, псковичи Барма и «городовой и церковный мастер» Посник Яковлев, «городовых дел мастер» Федор Савельев Конь.

Посник и Барма — авторы созданного в честь взятия Казани крупнейшего на Руси архитектурного сооружения XVI в., собора Покрова, «что на рву», всемирно известного под названием храма Василия Блаженного (1555—1560 гг.).

Посник и Барма. Храм Василия Блаженного в Москве 1555—1560 гг.

Вышесказанное требует расшифровки.

«Что на рву» — означало соседство со рвом, проходившим перед твердыней Кремля. А Василием Блаженным собор был назван по имени юродивого, особо чтимого церковью и погребенного у стен храма.

к «Казанское взятие» наносило решительный удар ханским захватническим вожделениям на юге нашей страны. Монголо-татары предпринимали опустошительные походы и «налетали на Русь внезапно, отдельными стаями в несколько сотен или тысяч человек... Полон — главная добыча, которой они искали... Для этого они брали с собой ременные веревки, чтобы связывать пленников, и даже большие корзины, в которые сажали забранных детей. Пленники продавались в Турцию и другие страны... В XVI веке в городах по берегам морей Черного и Средиземного можно было встретить немало рабынь, которые укачивали хозяйских ребят... русской колыбельной песней» (Ключевский).

Еще много пришлось Руси претерпеть от ханов и после Казанской победы, но эта победа рождала уверенность в конечном полном торжестве над ее злейшим врагом.

Храм Василия Блаженного являет нам наглядный пример созвучности истинно великого произведения искусства с думами и чаяниями, воодушевляющими народное сознание в данную эпоху.

По свидетельству очевидца, Москва с ликованием встречала молодого царя Ивана во главе русского войска по возвращении из Казани.

«И позвонеся великий град Москва, и изыдоша на поле за посад встретити царя и великого князя... все множество бесчисленное народа московского... яко забыти в той час всем людем, на такие красоты на царские зрящим, и вся домовная попечения своя и недостачи... вси послы же и купцы тако же дивяхуся глаголюще, яко несть мы видали ни в коих же царствах, ни в своих, ни в чюжих... таковыя красоты и силы и славы великия».

Красоту, силу и славу — вот что должен был выражать храм, сооружаемый в честь великой победы, вызвавшей подобное ликование. Истинно ликующим во всем своем облике, прекрасным, как победоносная рать, и сияющим, как слава, надлежало быть этому храму.

Значение, придававшееся его постройке, явствует из слов летописца: «...дарова ему [царю Ивану] бог дву мастеров по реклу Посника и Барму и была предудри и удобни таковому чудному делу».

Далее, впервые в истории древнерусского искусства, мы находим точное свидетельство как об основном замысле заказчика, так и о претворении этого замысла приглашенными им мастерами. Подчеркиваем, что речь шла о начинании исключительной важности, о деле, именуемом «чудным», и что заказчиком был сам царь. Летописец сообщает, что царь, по совету митрополита, повелел зодчим воздвигнуть храм в восемь престолов. Дело в том, что носители высшей светской и церковной власти желали окружить главный, центральный храм семью самостоятельными приделами в честь тех святых, чьи праздники падали на решающие дни Казанского похода, Однако Посник и Барма «основаша девять престолов [иначе говоря, не семь, а восемь вокруг главного] не якоже повелено им, но яко по бозе разум даровася им в размерении основания». Такого числа приделов требовала элементарная симметрия в согласии с задуманной мастерами композицией собора, долженствующей увенчать весь архитектурный ансамбль Москвы.

Значит, можно утверждать на основании недвусмысленного текста летописи, что они поступили не так, как было повелено им всемогущим заказчиком, а по своему разумению, как истинные художники, лучше его разбирающиеся в законах и целях художественного творчества.

Воля царская и митрополичья спасовала перед красотой.

Необычайность и опять-таки уникальность Василия Блаженного объясняют глубокое впечатление, произведенное этим храмом на иностранцев.

Правда, Наполеон, воображавший, что в современной ему России по-прежнему правят бояре (депутацию от них он тщетно ожидал перед входом в Москву), проявил в отношении Василия Блаженного не менее странное заблуждение, окрестив эту христианскую церковь мечетью. Скорее всего, он просто высказал первое, что ему пришло на ум, перед непривычной причудливостью ее архитектурных форм. Более примечательны не лишенные меткости суждения некоторых других чужеземцев, которым казалось, что этот храм построен больше «для украшения, чем для молитвы». А еще другие сравнивали его с колоссальным растением, группой скал, «слеплением сталагмитов» или даже со «зданием из облаков, причудливо окрашенных солнцем».

Значит, красочность, сказочность, нечто замечательное и еще невиданное.

Пусть в храме Василия Блаженного меньше ясности, меньше первозданной чистоты архитектурных форм, чем в Коломенском храме, где во всем царят абсолютная мера и согласованность. Своим высоким шатром храм Василия Блаженного восходит к Коломенскому, а ярусностью соподчиненных приделов, их затейливо живописной совокупностью, игрой вертикалей, горизонталей и полукружий, равно как пышностью и нарядностью,— к Дьяковскому, однако при большей легкости и органической стройности. Пусть храм Василия Блаженного иногда сравнивают с гигантским кондитерским изделием, а его яркая многокрасочность (первоначально он радовал глаз простым сочетанием красного кирпича и белого камня) отражает вкусы уже следующего, XVII в., его буйное многообразие нигде не вырождается в хаос, а его декоративная перегруженность все же не простая затейливость, раз в ней рождается многословная, но прекрасная сказка. Храм этот ведь состоит из нескольких храмов, объединенных общим подклетом и образующих чудесную в своей округлости пирамидальную группу. И так велика была с самого начала ее притягательная сила, что позднейшие пристройки как бы срослись с ней, не повредя общей гармонии ансамбля. Нет, многообразие не разрушает в Василии Блаженном великого принципа внутреннего единства.

Нам легко представить себе восторженный отклик, который храм должен был вызывать в русских сердцах, когда, подобно «райскому зданию», это собор, «что на рву», возвысился на Красной площади как памятник великой русской победе, «кустом» своих глав торжественно перекликаясь с многоглавием кремлевских соборов и как бы «держа» весь город своей легкой и стройной громадой. Подобно тому, как уже тогда «держал» весь Кремль столп Ивана Великого, воздвигнутый до Василия Блаженного и лишь надстроенный при Годунове.

Итак, столп и шатер — как символы победного восхождения.

Век спустя шатровым покрытием были увенчаны и башни Московского Кремля: в чисто национальном русском обличии могучая ограда, опоясывающая «алтарь России», предстала (как гласит надпись на одной из более ранних шатровых построек) «сему граду на украшение и на утверждение от противных супостатов».