Единство и многообразие

Мощный столп, островерхий шатер, храмы и храмики, сросшиеся в «куст», но также кубичность и многоглавие определяют зодчество второй половины XVI в.

Некоторые соборы этой поры — отголоски главного собора Московского Кремля. Про Вологодский, например, прямо сказано в народной песне, что «грозный царь», при котором он был построен, взял образец «с московского со собору со Успенского».

А в воздвигнутом тоже при Грозном, по-видимому Андреем Малым, соборе Авраамиева монастыря в Ростове Великом очень гармонично и живописно сочетаются самые, казалось бы, разнородные формы: центральный пятиглавый храм, большой шатровый придел, столпообразная колокольня, небольшой кубический придел. Тут много от Василия Блаженного, но в новом, несомненно, талантливом варианте.

Англичанин, посетивший «Московию» в конце XVI в., отмечает, что Иван Грозный построил «до сорока каменных церквей, богато убранных и украшенных внутри, с позолоченными чистым золотом верхами». А о Борисе Годунове, внешним великолепием стремившемся повысить авторитет новой династии, современники сообщают, что как муж «зело чюден» и наделенный большим художественным вкусом, он принял привезенные ему в дар ганзейскими послами серебряные изделия только «ради их изящества» (иначе вернул бы их), в своей же строительной деятельности «церкви многи возгради и красоту градскую велелепием исполни», «многи грады камены созда и в них превеликие храмы... и многие обители устрои».

Многие обители... Своими ансамблями, так прекрасно вписывающимися в окружающую природу, обширные монастырские постройки Древней Руси представляют собой высокое художественное достижение. Как мы видели, органическая, можно сказать, неразрывная связь с природой характерна для всего русского зодчества.

Зодчий творил вместе с природой не только выбирая формы, наиболее для нее подходящие, но и выбирая саму природу для задуманных форм. Ведь вот, например, что читаем в старинном тексте о построении Кирилло-Белозерского монастыря: «Место оно, идеже вселися святый, бор бяше велий и чаша, место зело красно, всюду яко стеной окружено водами, и бе видение онова места зело умиленно». Как все это заботливо и вдохновенно, и как величествен и ясен облик крепостной монастырской твердыни над ровной гладью Сиверского озера! Такие монастыри выдерживали осаду, преграждали путь врагу, будь то ханы или Литва, и красота их не уступала той роли, которую они играли в обороне Русского государства.

Вид Кирилло-Белозерского монастыря

Москва разрасталась. Все новые воздвигались для защиты ее укрепления. Вслед за Китайгородской стеной последовало сооружение под руководством прославленного мастера-градодельца Федора Коня белокаменной ограды — Белого, или Царева, города и, наконец, деревянных укреплений Земляного города. Сто две башни плотно окружили Москву. А дальше от нее шло кольцо монастырских крепостей.

И вот еще замечательная, уникальная, вероятно, особенность древнерусского художественного творчества, как мы видели, уже властно сказавшаяся в основной композиции храма Василия Блаженного:

«Такой архитектурный ансамбль, как Троице-Сергиева лавра, трудно отнести к какому-нибудь одному периоду древнерусской архитектуры. Несмотря на построенную только в XVIII веке колокольню, вся лавра должна считаться характернейшим произведением древнерусского зодчества, своеобразным итогом его многовекового развития. В древнерусских ансамблях, вроде Троицкой лавры, находит себе яркое выражение существенная черта эпического творчества русского народа — сотрудничество поколений, из которых каждое, создавая нечто новое, не спорило с предшествующим, но лишь обогащало созданное им» (М. В. Алпатов).

«Этот монастырь, — писал про Троице-Сергиеву лавру Павел Алеппский, — не имеет себе подобного не только в стране Московской, но и во всем мире». Он же полагал, что русские иконописцы «не имеют себе подобных на лице земли по своему искусству, тонкости и навыку в мастерстве».

Троице-Сергиева лавра. Общий вид

Сверкающий на солнце яркой расцветкой своих куполов, в живописном разнообразии своих архитектурных форм, созданных на протяжении четырех столетий, но нигде не вступающих друг с другом в противоречие, Троицкий монастырь, с которым связано столько славных, столько волнующих страниц нашей истории, уже издали действительно вырастает как символ незыблемого единства древнерусского художественного гения. А внутри его стен, под сенью его чертогов и храмов, это единство особенно ощутимо.

И единство это не только в архитектуре.

Здесь работал великий Рублев, и здесь среди шедевров знаменитого иконостаса — лирически вдохновенная композиция «Жены у гроба», написанная им самим или учениками, чуткой душой откликнувшимися на его всепросветляющую озаренность. В этой лавре долгие годы пребывал его прославленный основатель Сергий Радонежский, и здесь среди других драгоценных изделий русских вышивальщиц — уже знакомое нам его поразительное изображение в рост, равно как и его серебряная рака, украшенная чеканным орнаментом.

Жены у гроба. Икона Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры. 1420-е годы. Загорский гос. историко-художественный музей-заповедник

Здесь в середине XV в. работал талантливый скульптор-резчик и ювелир Амвросий, и здесь же в богатейшем Загорском историко-художественном музее мы видим деревянный складень, на золотой створчатой раме которого значится его имя. С какой легкостью и изяществом вырезана каждая фигурка вышиной подчас всего в полтора-два сантиметра, а снаружи складень покрыт узорной золотой сеткой: древнее, еще скифам известное искусство филиграни, или скани (от древнерусского «cкать» — свивать).

Сканный орнамент достигнет исключительного совершенства в знаменитом окладе «Симонова евангелия», прекраснейшем образце русского прикладного искусства конца XV в., хранящемся в Оружейной палате Московского Кремля.

А вот в Загорском музее другой замечательный экспонат с именем создавшего его мастера, современника Амвросия. Это яшмовый потир, оправленный золотой сканью, с надписью «А делал Иван Фомин».

Амвросий. Панагия-складень. Середина XV в. Загорский гос. историко-художественный музей-заповедник

В 1859 г., возвращаясь из сибирской ссылки, Достоевский сделал крюк, чтобы снова взглянуть на полюбившиеся ему с детства художественные сокровища Троице-Сергиевского монастыря. «Что за архитектура, какие памятники... — писал он под свежим впечатлением. — Ризница привела нас в изумление... Одежды нескольких веков — работы собственноручные русских цариц и царевен, домашние одежды Ивана Грозного, монеты, старые книги, всевозможные редкости — не вышел бы оттуда».

Иван Фомин. Золотой потир с мрамором. 1449 г. Загорский гос. историко-художественный музей-заповедник

Художественные ремесла процветали у нас в домонгольскую пору. Монголо-татарское иго нанесло им жестокий урон. Мастерские погибли в сожженных городах, а сами мастера были уведены, по словам летописца, «на край земли», где их культура и опыт очень пригодились. Как и в зодчестве, многие технические приемы были тем временем забыты на Руси. Ювелирное дело почти сошло на нет. Исчезла перегородчатая эмаль. И лишь через два-три столетия прикладное искусство вновь расцвело в нашей стране.

В Загорском музее мы видим плоды этого расцвета: изделия, украшенные сканью, гравировкой, литьем, чарки, братины, ковши, блюда, подсвечники, оклады, кресты, золотые венцы и цаты — так назывались подвески к иконам, обычно в форме полумесяца. Особенно замечательны золотые венцы и цаты к рублевской «Троице» (вклад Ивана Грозного) с чеканным орнаментом и разноцветной эмалью исключительной яркости и чистоты.

Оклад Евангелия. Загорский гос. историко-художественный музей-заповедник

Глядя на великую древнюю живопись иконостаса, любуясь сверкающим кружевом скани, травяным узором, вьющимся по ковшу или блюду, тончайшей резьбой, выработанной поколениями древоделей, или игрой разноцветных шелков, золота и серебра на расписанной иглой пелене, что сама подобна иконе, мы ощущаем всю силу любви русского человека к красоте и ревнивого к ней стремления в сочетании причудливой декоративности, затейливой сказочности с самой высокой одухотворенностью — равно как и вокруг, в монастырском ансамбле, там, где величавая гладь стен чередуется с узорными башнями или шатром, пышно украшенным изразцами.

И сколько еще подобных ансамблей было создано на Руси!

Чудо в Хонех. Пелена середины XV в. Загорский гос. историко-художественный музей-заповедник

Московский Ново-Девичий монастырь, где тоже вписаны знаменательные страницы нашей истории... Общим облик его отражает архитектурные веяния конца XVII в. Но здесь не кажется чужеродным пятиглавый Смоленский собор XVI в., младший брат кремлевского Успенского. В этом соборе-музее тоже замечательное собрание икон, шитья, серебра и эмали.

Русская живопись XVI в. (после Дионисия) часто отмечена внутренними противоречиями. Новые, еще робкие стремления к реализму заслоняются строгой церковной догматикой, холодной торжественностью или повествовательностью, уже не четкой и лаконичной, а настолько перегруженной деталями, что нам подчас трудно понять смысл изображенного.

Венец и цата оклада к иконе «Троица» А. Рублева. Середина XVI в. Загорский гос. историко-художественный музей-заповедник

И все же нередки исключения, так что великая традиция не обрывается окончательно. Ведь, например, в очень гармоничной по тонам фресковой росписи того же Смоленского собора образ «великомученика Авксентия» исполнен подлинной выразительности и внутреннего благородства, а его по-новому ласковая человечность прекрасно сочетается с отзвуком изысканной грации дионисиевской школы.

Единство... Разве не единая художественная традиция определяет ансамбль даже целого города, дивного Суздаля, с его более чем пятьюдесятью архитектурными памятниками, чисто русской симфонией сверкающих куполов, монастырских оград, островерхих колоколен и башен, со всеми его сокровищами, в которых отражено столько веков русской истории и русской художественной культуры?

Венец и цата оклада к иконе «Троица» А. Рублева. Середина XVI в. Загорский гос. историко-художественный музей-заповедник

А Московский Кремль! Разве выстроенный в совсем иную эпоху, чем кремлевские соборы, в стиле, характерном для XVII в., Теремной дворец не составляет с ними тоже единого целого?..

Достойна «алтаря России» и Оружейная палата с ее грандиозным музеем прикладного искусства не только отечественного, но и многих стран Запада и Востока, чьи правители обменивались с русскими государями роскошными дарами. Ныне это знаменитое на весь мир собрание включает лишь часть сокровищ, накопленных Москвой до Смутного времени. А сокровища эти были истинно баснословны.

Общий вид Ново-Девичьего монастыря

В построенном при Иване III между соборами Архангельским и Благовещенским «Казенном дворе», первой нашей сокровищнице прикладного искусства, хранились наряду с золотой и серебряной посудой царские одежды, шитые жемчугом и украшенные таким множеством драгоценных камней, что посол германского императора Пернштейн выражал недоумение, «как может великий князь выдерживать такую тяжесть». И он же писал в донесении о поездке в Московию в 1575 г.: «Видал я корону испанского короля со всеми регалиями, и короны тосканского великого герцога... и многие другие, в том числе и короны его цесарского величества угорского и чешского королевств, а равно и французского короля, но... ни одна не может равняться с короною московского великого князя».

Итак, беспримерная роскошь, умопомрачительное великолепие.

Смоленский собор Ново-Девичьего монастыря. 1524—1525 гг.

А между тем Московское государство вело изнурительные войны, от которых зависела его судьба. «Оно складывалось, — писал еще Ключевский, — медленно и тяжело. Мы теперь едва ли можем понять, еще меньше можем почувствовать, каких жертв стоил его склад народному благу, как он давил частное существование... Ход дел указывал старой династии демократический образ действий, непосредственное отношение к народу; но она строила государство вместе с боярством, привыкла действовать с помощью родословной знати. Из образа действий Грозного видно, что у нее и явились было демократические стремления, но остались аристократические привычки. Она не могла примирить этих противоположностей и погибла в борьбе с этим противоречием». Вмешательство западных соседей в возникшую смуту сопровождалось новым жестоким разорением московских сокровищ.

Мы знаем, что Лжедмитрий посылал роскошные дары в Польшу своей невесте и «богатою насчадностью на банкетах драгоценнейшие вещи из древния казны князей раздавал». Царь Василий (Шуйский), «нуждою войны утеснен», плавил на монету художественные изделия из золота и серебра. А вот что писал современник о польских интервентах: «И сокровища царская, многими леты собранная, расхитиша... и... седома Поляци внутреннем граде превысоком Кремле и тут разделиша грабление по всему войску».

Великомученик Авксентий. Фрагмент фрески из Смоленского собора Ново-Девичьего монастыря. XVI в.

Мы любуемся в Оружейной палате «ковшом-лебедем» для царского стола превосходной московской работы времен Ивана Грозного, изящным золотым ковшиком Бориса Годунова: это единственное, что уцелело из великого множества им подобных.

И все же, несмотря на необратимые утраты, нам ясно, что московские, да и прочие русские «златых и серебряных дел мастера» XVI в. довели свое искусство до самого высокого уровня. Великолепно большое золотое блюдо, хранящееся в Оружейной палате, по-видимому, выполненное к бракосочетанию Грозного с княжной-черкешенкой Марией Темрюковной (1561 г.). И в тончайшем бархатистом черневом орнаменте, и в колесе красиво изогнутых плоских «ложек» видна рука вдохновенного мастера.

Суздаль

О самом изощренном мастерстве свидетельствуют немногие сохранившиеся от той же поры оклады, чаши, кадила, что собраны ныне в Оружейной палате.

Золотое блюдо царицы Марии Темрюковны. 1561 г. Гос. Оружейная палата

Разнообразнейшая чеканка по золоту и серебру, басменное тиснение, узорчатая скань, изделия из эмали и драгоценных камней — во всем этом преуспели русские ювелиры. Недаром их мюнхенский собрат мастер Цегейн приезжал (в 1581 г.) в нашу страну для совершенствования в своем мастерстве.