Александр Иванович Герцен (1812-1870)

Бывали ли вы в Архангельском^*? Ежели нет - поезжайте, а то оно, пожалуй, превратится в фильятурную фабрику*, или не знаю во что, но превратится из прекрасного цветка в огородное растение.

^*(Архангельское - усадьба в двадцати километрах от Москвы (ныне музей), замечательный памятник русской культуры XVIII-XIX вв. С 1810 по 1917 г. принадлежало кн. Юсуповым.)

^**(прядильную - от filature (франц.).)

Они тотчас отыскали Ника^* с товарищами и отправились сначала в дом.

^*(Герцен описывает свою поездку в Архангельское в третьем лице. Ник - Н. П. Огарев. Они - Герцен и его друзья.)

Террорист Давид^* приветствовал их атлетическими формами, которые он думал возродить в республике единой и нераздельной 93-го года вместе с спартанскими нравами, о привитии которых хлопотал Сен-Жюст; а за ними открылся длинный ряд изящных произведений.

^*(Запись сделана через пять лет после посещения Герценом Архангельского в мае 1833 г., поэтому в его описании художественных сокровищ дворца есть неточности. Например, творчество Ж. Л. Давида (1748-1825) было представлено в Архангельском своим наполеоновским периодом ("Сафо и Фаон", 1809, Гос. Эрмитаж), а не республиканским.)

Глаза разбежались, изящные образы окружали со всех сторон. Уныние сменялось смехом, святое семейство - нидерландской таверной, дева радости - вернетовским видом моря^*. Пышный Гвидо Рени^** - князь Юсупов в живописи - роскошно бросает и краски, и формы, и украшения, чтобы прикрыть подчас бедность мысли, и суровые Фан-Дейка портреты^***, глубоко оживленные внутренним огнем, с заклейменной думой на челе, и дивная группа Амура и Психеи Кановы^**** - все это вместе оставило им воспоминание смутное, в котором едва вырезываются отдельные картины, оставшиеся, бог знает почему, также в памяти. Помнился, например, портрет молодого князя: князь верхом, в татарском платье^*****; помнился портрет дочери m-me Lebrun^******. Она стыдливо закрывает полуребячью грудь и смотрит тем розовым взглядом девушки, который уже немного поцелуй, который уже волнует ее душу, чистую, как капля росы на розовом листке, и огненную, как золотое аи [...]

^*(В Архангельском находились картины Клода Жозефа Берне (1714-1789) "Утро и туман" и "Буря и кораблекрушение".)

^**(Гвидо Рени (1575-1642) - итальянский живописец и гравер (болонская школа). Полотна из собрания Юсуповых, приписываемые Гвидо Рени, в большинстве своем оказались работами мастеров его школы.)

^***(Произведения Ван Дейка (1599-1641), бывшие в Архангельском, - "Портрет неизвестной" и картина "Венера и Марс" - не соответствуют характеристике Герцена (Запись сделана через пять лет после посещения Герценом Архангельского в мае 1833 г., поэтому в его описании художественных сокровищ дворца есть неточyости. Например, творчество Ж. Л. Давида (1748-1825) было представлено в Архангельском своим наполеоновским периодом ("Сафо и Фаон", 1809, Гос. Эрмитаж), а не республиканским.).)

^****(Группа "Амур и Психея" А. Кановы (1757-1822) была выполнена в трех экземплярах, хранившихся в Лувре, на о. Комо и в Архангельском (теперь в Эрмитаже).)

^*****(Имеется в виду портрет Б. Н. Юсупова (исп. в 1809 г.) работы Ж. А. Гро (1771-1835).)

^******(Имеется в виду "Сирена" (или "Купальщица", 1792-1793) - одно из хранившихся в Архангельском произведений Э. Виже Лебрен (1755-1842).)

Им некогда было разбирать все отдельно, да, вероятно, это и невозможно: всякую галерею надобно изучить в одиночестве и притом рассматривание ее распространить на много и много дней.

(1838. [О себе.] - Собр. соч., т. 1. М., Изд-во АН СССР, 1954, с. 179.)

Сегодняшний день провел я в Эрмитаже. Но не жди ни описаний, ничего. Какой гигант должен быть тот, кто может сразу оценить, почувствовать, восхищаться 40 залами картин. Тут надобно месяц времени [...] Когда я взошел в V или VI залу, я был неспособен вмещать ничего, душа была полна, и я смотрел так. Несколько картин Рафаэля - узнал ли бы я его без подписи? Из всех я узнал бы одну (заметь, это моя узкость, а не художникова) - Мадонна и старик Иосиф^*. Чем дольше я всматривался в черты Мадонны, тем отраднее становилось в душе, слезы навертывались, какая кротость и бесконечность во взоре, какая любовь струится из него, вот так человеческое лицо есть оттиск божественного духа. И ребенок очень хорош, он как-то задумчиво улыбается Иосифу... Фламандская школа. Страсть люблю эти сцены, вырванные из клокочущей около нас жизни, это другая сторона искусства. У итальянцев идеализация тела, здесь - жизни. Ну здесь было довольно случая посмотреть на Теньера, Остада и пр. В заключение меня поразила Loggia^** Рафаэля, сделанная совершенно по ватиканской^***.

^*(Имеется в виду картина Рафаэля "Мадонна с безбородым Иосифом" (1505, Гос. Эрмитаж).)

^**(открытая галерея (итал.).)

^***(Роспись лоджий Ватикана сделана учениками Рафаэля по его эскизам и под его наблюдением. Она является вариацией античных орнаментально-декоративных мотивов, почерпнутых преимущественно из росписей Терм Тита, тогда только что открытых. Более или менее точное воспроизведение росписи лоджий, выполненное в 70-х гг. XVIII в. художником X. Унтербергером и его помощниками, имеется в Эрмитаже.)

(1839. Письмо Н. А. Герцен. 18-20 декабря. - Собр. соч., т. 22. М., Изд-во АН СССР, 1961, с. 66, 67.)

Высочайшее произведение русской живописи, разумеется, "Последний день Помпеи". Странно, предмет ее переходит черту трагического, самая борьба невозможна. Дикая, необузданная Naturgewalt^*, с одной стороны, и безвыходно трагическая гибель всем предстоящим. Мало воображение дополняет и видит ту же гибель за рамами картины. Что против этой силы сделает черноволосый Плиний, что христианин? Почему русского художника вдохновил именно этот предмет?

^*(сила природы (нем.).)

(1842. Дневник. 22 сентября. - Собр. соч., т. 2. М., _ Изд-во АН СССР, 1954, с. 229.)

Это измученно-восторженное лицо, эту радость, летающую вместе с началом смерти около юного чела родильницы, я узнал потом в Фан-Дейковой мадонне^* в римской галерее Корсини. Младенец только что родился, его подносят к матери; изнеможенная, без кровинки в лице, слабая и томная, она улыбнулась и остановила на малютке взгляд усталый и исполненный бесконечной любви.

^*(Это измученно-восторженное лицо... - Приведенный отрывок взят из главы "13 июня 1839 года" ("Былое и думы", ч. 3-я), в которой говорится о рождении первенца-сына Герцена и о состоянии матери после родов...

...узнал потом в Фан-Дейковой мадонне - имеется в виду картина Антониса Ван Дейка "Мадонна-цыганка" (1670-е гг. Рим, галерея Корсини).)

Надобно признаться, дева-родильница совсем не идет в холостую религию христианства. С нею невольно врывается жизнь, любовь, кротость - в вечные похороны, в страшный суд и в другие ужасы церковной теодицеи^*.

^*(Теодицея - религиозно-философские теории, распространенные в XVII-XVIII вв., ставившие целью объяснить и оправдать явное и непримиримое противоречие между "благостью" и "всемогуществом" бога и наличием зла в "созданном" им мире.)

Оттого-то протестантизм и вытолкнул одну богородицу из своих сараев богослужения, из своих фабрик слова божия. Она действительно мешает христианскому чину, она не может отделаться от своей земной природы, она греет холодную церковь и, несмотря ни на что, остается женщиной, матерью. Естественными родами мстит она за неестественное зачатие и вырывает благословение своему чреву из уст монашеских, проклинающих все телесное.

Бонарроти и Рафаил поняли все это кистью.

В "Страшном суде" Сикстинской капеллы^*, в этой варфоломеевской ночи на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку... он даст знак - и пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но - женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе к нему и умоляет его о грешниках; глядя на нее, может, он смягчиться, забудет свое жестокое "женщина, что тебе до меня?" и не подаст знака.

^*(Фрески Микеланджело Буонаротти (1475-1564): роспись потолка Сикстинской капеллы в Ватикане (1508-1512) и "Страшный суд" (1535-1541) - роспись алтарной стены той же капеллы; росписи капеллы Паолина в Ватикане (1542-1550), где Микеланджело исполнил две фрески - "Обращение Павла" и "Распятие Петра". Содержанием росписи потолка является история человеческого рода, как она рассказана в библии, от первого дня творения до рождения Иисуса. Какие фрески Андреа Орканьи (род. около 1308 г. - ум. около 1368 г.), флорентийского живописца и архитектора, имел в виду Тургенев, сказать трудно. Орканьи принадлежат: "Триумф смерти" - фреска в Санта-Кроче во Флоренции (сохранился фрагмент), "Страшный суд" и "Рай" - фрески в капелле Строцци (Флоренция). Долгое время Орканьи приписывалась фреска "Триумф смерти", написанная на стене Кампо-Санто (кладбища) в Пизе.)

Сикстинская мадонна - это Миньона после родов^*; она испугана небывалой судьбой, потеряна...

^*("Сикстинская мадонна" Рафаэля - Рафаэль. Сикстинская мадонна (1515-1519), выполнена для церкви монастыря Сан-Систо в Пьяченце, где украшала главный алтарь до 1754 года; в этом году она была приобретена для саксонского курфюрста Фридриха Августа II (польского короля Августа III), собиравшего художественные ценности, в том числе произведения живописи, вошедшие впоследствии в состав Дрезденской картинной галереи. Миньона - героиня романа. И.-В. Гете "Ученические годы Вильгельма Мейстера".)

Was hat man dir, du armes Kind, getan? (Строка из "Песни Миньоны" И.В.Тете.)^*.

^*(Что с тобой сделали, бедное дитя? (нем.).)

Внутренний мир ее разрушен; ее уверили, что ее сын - сын божий, что она - богородица; она смотрит с какой-то нервной восторженностью, с магнетическим ясновидением, она будто говорит: "Возьмите его, он не мой". Но в то же время прижимает его к себе так, что, если б можно, она убежала бы с ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто ласкать, кормить грудью не спасителя мира, а своего сына. И все это оттого, что она женщина-мать и вовсе не сестра всем Изидам, Реям и прочим богам женского пола.

Оттого-то ей и было так легко победить холодную Афродиту, эту Нинону Ланкло^* Олимпа, о детях которой никто не заботится; Мария с ребенком на руках, с кротко потупленными на него глазами, окруженная нимбом женственности и святостью звания матери, ближе нашему сердцу, чем ее златовласая соперница.

^*(Нинон Ланкло (1616-1706) - французская куртизанка, хозяйка литературно-политического салона.)

(1853. Былое и думы. 4. 3. - Собр. соч., т. 8. M., Изд-во АН СССР, 1956, с. 386, 387.)

Еще раз коса смерти прошлась по нашему бедному полю и еще один из лучших деятелей пал - странно, безвременно. Дворовые косари помогли его подкосить в то самое время, как он усталой рукой касался, после целой жизни труда и лишений, лаврового венка. Больной, измученный нуждой, Иванов не вынес грубого прикосновения царской дворни и - умер!

Да и зачем нам художники и поэты, зачем эти нежные, нервные организации, которые не могут выносить воздуха передней, дерзости дворецких, образованности фельдфебелей? Теперь нам надобны бойцы, теперь нам надобны люди, которые за обиду плотят не своим здоровьем, а двойной обидой, за пренебрежение невежд - презрением и ненавистию!

Жизнь Иванова была анахронизмом; такое благочестие к искусству, религиозное служение ему, с недоверием к себе, со страхом и верою, мы только встречаем в рассказах о средневековых отшельниках, молившихся кистью, для которых искусство было нравственным подвигом жизни, священнодействием, наукой.

Молодым человеком принялся Иванов за свою картину "Иоанна Предтечи" и состарелся с нею; кисть, взятая юношеской рукой, ослабела на том же полотне, целая жизнь была употреблена на созерцание, обдумывание, изучение своего предмета, и при каких условиях^*. "Нищета его, - пишет мне один из друзей его, - была такова, что он по суткам довольствовался стаканом кофея и черствой булкой или чашкой чечевицы, сваренной из экономии им самим, в той студии, где работал, и на воде, за которой наш художник ходил сам к ближайшему фонтану". И в этой борьбе шли годы и годы. В продолжение двадцати лет он получил десять тысяч рублей из кассы цесаревича Александра Николаевича, который, будучи в Риме, сказал Иванову, что он его картину считает своей.

^*(Над темой картины "Явление Мессии народу" (1837-1857) А. Иванов работал более двадцати лет (с 1833 по 1857).)

В прошедшем году он выставил свою картину в Риме, общество художников всех стран осыпало ее похвалами, это были единственные сладкие минуты Иванова, но и они не были без примеси горького элемента внутренней борьбы. Об ней мы скажем после.

Его звали в Россию; два месяца перед кончиной приехал он в Петербург. Полный надежд и дум, он мечтал, что для него легко откроется новая деятельность. Он мечтал о своих давно задуманных эскисах из жизни Христа, думал съездить в Иерусалим, и потом ему хотелось распространять больше и больше великую художественную традицию живописи - молодому поколению. Как действительный художник он с грустью смотрел, с одной стороны, на легкую, эффектную манеру, с другой - на растление вкуса иконописью - этим лицемерием в живописи, этой ложью в искусстве.

Петербургскую жизнь Иванов совсем не знал или знал смутно по слухам. Простой, отвыкший от людей, он каким-то чуждым явился с своей картиной - перед толпой цеховых интригантов, равнодушных невежд, казарменных эстетиков.

Начались маленькие avanies^*, которых он не умел переносить, - все огорчало его, мучило. Ему дали во дворце Белую залу со скверным освещением для картины. Государь взглянул на нее, оглушенный громом и звоном, рассеянный торжеством освящения Исаакиевского собора.

^*(придирки (франц.).)

Второй и третьей гильдии живописных дел мастера пожимали плечами, придворным было не до Иванова...[...]

Денег у него не было, он жил у одного приятеля, не понимая, что ему надобно было снискать покровителей, приобрести ходатаев.

Наконец, 29 июня президент Академии художеств, т. е. графиня Строгонова, т. е. экс-великая княгиня Мария Николаевна, потребовала Иванова и объявила ему, что ему определяется 10 000 рублей вознаграждения и назначается 2000 рублей пенсии, и желала знать, доволен ли он. Несмотря на свою застенчивость, Иванов не спешил принять предложения и просил его обдумать.

На другой день, 30 июня, курьер снова требует Иванова. Его заставляют ждать в передней три часа, после которых выходит морганатический великий князь граф Строгонов и объявляет ему, чтоб он за окончательным ответом обратился к Адлербергу.

Чего же церемониться с живописцем, что такое живописец? Ведь мы не папы римские, чтоб дружески принимать какого-нибудь Бенвенуто Челлини или с уважением какого-нибудь Бонарроти. Граф Строгонов, помнится, бывши в Женеве, находил, что Александр Николаевич^* - красный революционер и что пора его остановить на этой скользкой стезе... Столбовые-с!

^*(Александр Николаевич - Александр II. Слова Строганова, по-видимому, относятся ко времени заграничного путешествия Александра, в то время - наследника.)

Иванов, пораженный этим приемом, не пошел к Адлербергу, ему довольно было одной передней. Расстроенный, огорченный, побрел он к одному знакомому, вечером он почувствовал себя дурно, к полуночи явились первые признаки холеры, и ночью с 2/14 на 3/15 июля его не стало.

Наутро явился курьер с пакетом, возвещавшим трупу художника, что ему жалуется 15 000 рублей и владимирский крест в петлицу.

Мы не думаем, что Иванова намеренно теснили, но ведь это тем хуже. А. Л. Витберга Николай поймал в канцелярские тиски и пропускал его в них до тех пор, пока крик умолк, мышцы опустились и страдалец самоотверженно склонил голову. Он этого хотел. А тут, напротив, одна небрежность, рассеянность вздором, чиновничье неуважение к искусству и к художнику. Им в голову не приходит, что нельзя одинаким образом обращаться с Ивановым и с Сквозником-Дмухановским; что на художнике есть свое помазание, хотя и не успенское^*, но прочное; что художник тоже власть, что это ровный - pares; что генералов, обер-фор-шнейдеров, нидер-нах-шустеров можно делать десятками, стадами, а художники родятся и что если владимирский крест может иной раз предохранить лицо станционного смотрителя от генеральского кулака, то он смешон в петлице такого артиста.

^*(Герцен имеет в виду помазание русских императоров на царство в московском Успенском соборе.)

Картину свою Иванов завещал своему брату-зодчему; интересно узнать, как с ним будут торговаться...

Теперь скажу несколько слов о моих личных сношениях с Ивановым. Я познакомился с ним в Риме, в 1847 году. При первом свидании мы чуть не поссорились. Разговор зашел о "Переписке" Гоголя^*, Иванов страстно любил автора, я считал эту книгу преступлением. Влияние этого разговора не изгладилось, многое поддерживало его. Настал громовой 1848 год, я жил на площади, Иванов плотнее запирался в своей студии, сердился на шум истории, не понимал его, я сердился на него за это. К тому же он был тогда под влиянием восторженного мистицизма и своего рода эстетического христианства. Тем не менее иногда вечером Иванов приходил ко мне из своей студии и всякий раз, наивно улыбаясь, заводил речь именно о тех предметах, в которых мы совершенно расходились.

^*(Имеется в виду книга Н. В. Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847).)

В Париже была провозглашена республика, престол папы покачнулся, вся Европа приподымалась, я забыл Иванова и поскакал в Париж.

Десять лет миновали, и между нами не было никаких сношений.

Вдруг получаю я в августе месяце прошлого года из Интерлакена письмо от Иванова. Каждое слово его дышит иным веянием, сильной борьбой, запертая дверь студии не помешала, мысль века прошла сквозь замок, страдания побитых разбудили его...

"Следя за современными успехами, я не могу не заметить, что и живопись должна получить новое направление. Я полагаю, что нигде не могу разъяснить мыслей моих, как в разговорах с вами, а потому решаюсь приехать на неделю в Лондон, от 3 до 10 сентября...

... В итальянских художниках не слышно ни малейшего стремления к новым идеям в искусстве, не говоря уже о теперешнем гнилом состоянии Рима, они и в 1848 и 49 годах, когда церковь рушилась до основания, думали, как бы получить для церквей новые заказы".

В заключение он писал мне, что ему было бы приятно встретиться у меня с Маццини. (Этого ему не удалось, Маццини был тогда на континенте, но я познакомил Иванова с Саффи.)

Письмо Иванова удивило меня, с нетерпением ждал я его. Наконец он приехал, много состарелся он в эти десять лет, поседели волосы, типически русское выражение его лица стало еще сильнее; простота, добродушие ребенка во всех приемах, во всех словах. На другой день мы ходили с ним в National Gallery^*, потом пошли вместе обедать; Иванов был задумчив, тяжелая мысль сквозила даже в его улыбке. После обеда он стал разговорчивее и, наконец, сказал:

^*(Национальная галерея (англ.).)

- Да, вот что меня тяготит, с чем я не могу сладить: я утратил ту религиозную веру, которая мне облегчала работу, жизнь, когда вы были в Риме. Часто поминал я наши разговоры, вы правы, - да что мне от этого, что от этого искусству. Мир души расстроился, сыщите мне выход, укажите идеалы?.. События, которыми мы были окружены, навели меня на ряд мыслей, от которых я не мог больше отделаться, годы целые занимали они меня, и, когда они начали становиться яснее, я увидел, что в душе нет больше веры. Я мучусь о том, что не могу формулировать искусством, не могу воплотить мое новое воззрение, а до старого касаться я считаю преступным, - прибавил он с жаром. - Писать без веры религиозные картины - это безнравственно, это грешно, я не надивлюсь на французов и итальянцев, - разбирая по камню католическую церковь, они наперехват пишут картины для ее стен. Этого я не могу, нет, никогда - никогда! Мне предлагали главное заведование живописных работ в новом соборе. Место, которое доставило бы и славу и материальное обеспечение; я думал, думал да и отказался, - что же я буду в своих глазах, взойдя без веры в храм и работая в нем с сомнением в душе, - лучше остаться бедняком и не брать кисти в руки!

- Хвала русскому художнику, бесконечная хвала, - сказал я со слезами на глазах и бросился обнимать Иванова. - Не знаю, сыщете ли вы формы вашим идеалам, но вы подаете не только великий пример художникам, но даете свидетельство о той непочатой, цельной натуре русской, которую мы знаем чутьем, о которой догадываемся сердцем и за которую, вопреки всему делающемуся у нас, мы так страстно любим Россию, так горячо надеемся на ее будущность!

Сими словами и заключим надгробную скорбь нашу об истинном художнике русском.

(1858. А. Иванов. - Собр. соч., т. 13. М., Изд-во АН СССР, 1958, с. 323-328.)

Почтеннейший соотечественник,

я не отвечал вам некоторое время - не от рассеянности, а оттого, что на ваше письмо мне было трудно отвечать. Для обсуживания такого вопроса надобно ряд диссертаций^*. А потому я не берусь сразу отвечать вам. Вопросы эти очень занимали Иванова, и Огарев тогда собирался писать ему длинное письмо - как вдруг весть о его смерти остановила нас.

^*(Это письмо М. П. Боткина Герцену нам неизвестно.)

Конечно, христианская живопись - не вдохновит больше, она возможна как всякая историческая тема. Как греческие статуи богов, как средневековые картины рыцарей. - Но поэтический элемент и главное драма - присуща всем эпохам, всем временам, и не есть ли задача художника-живописца схватить самый полный, страстный момент катастрофы. Поэтических и притом глубоко трагических элементов в современном брожении и распадении бездна. Нет ли у Рембрандта (этого художника, всего ближе подходящего к Шекспиру), нет ли у Мурильо - приближения к этому глубокому воспроизведению всякого рода жизненных катастроф. Если современный костюм, особенно на севере, гадок и круглая шляпа стоит фрака - то не забудьте, что крестьяниц в своей простой одежде и нищий в своем рубище - такие же вечные типы теперь, как и прежде. Напр[имер], мальчик нищий Мурильо и те несчастные ирландцы, которые здесь дрожат и жмутся где-нибудь на паперти, - родные братья.

Чем кровнее, чем сильнее вживется художник в скорби и вопросы современности - тем сильнее они выразятся под его кистью.

Знаете ли вы литографию, некогда сделанную Мицкевичем, "Белорусского раба^*" - я на эту картину никогда не мог смотреть без биения сердца.

^*(Никаких сведений об авторе литографии и самой работе разыскать не удалось.)

(1859. Письмо M. П. Боткину, 5 марта н. ст. - Собр. соч., т. 6. M., Изд-во АН СССР, 1962, с. 240, 241.)

В России тогда был лишь один живописец, пользовавшийся широкой известностью, Брюллов. В чем же художник искал вдохновения? Каков сюжет его главной картины, этого шедевра, который доставил ему некоторую известность в Италии?

Посмотрите на это странное произведение.

На громадной картине вы видите группы испуганных, остолбеневших людей; они стараются спастись; они погибают среди землетрясения, извержения вулкана, настоящего катаклизма; они падают под ударами дикой, тупой, неправой силы, всякое сопротивление которой было бы бесполезно. Таково вдохновение, почерпнутое в петербургской атмосфере.

(1864. Новая фаза в русской литературе. - Собр. соч., т. 18. M., Изд-во АН СССР, 1959, с. 188.)