47 (CDXXXV)

[Рим, до 24 октября 1542]

Монсиньору... [возможно Марко Виджерио, епископу Синигальи]^*

^* (Адресат этого письма, сохранившегося в копии, сделанной, вероятно, Луиджи дель Риччо, точно не известен. Миланези полагает, что оно предназначалось для Марко Виджерио, епископа Синигальи, выступавшего посредником между Микеланджело и герцогом Урбинским, но не исключает возможности того, что письмо было адресовано кардиналу Асканио Паризани или какому-либо другому папскому прелату; Фрей считает, что это - кардинал Алиотти, упоминавшийся в предыдущем письме.)

Монсиньор. - Ваша Милость посылает мне сказать, чтобы я занимался живописью и ни в чем не сомневался. Я отвечаю, что картины пишут головой, а не руками; и тот, кто потерял голову, только позорится. Поэтому, пока дело мое не наладится, я ничего путного не сделаю. Подтверждение последнего соглашения так и не приходит. В силу же другого, заключенного в присутствии Климента, меня каждый день побивают камнями словно я распял Христа. Я заявляю, что не знал, будто названное соглашение было прочитано в присутствии папы Климента в том виде, в каком я впоследствии получил с него копию. Дело в том, что в тот самый день, когда Климент послал меня во Флоренцию, посол Джанмария да Модена был у нотариуса и заставил его составить соглашение по-своему^*. Так что, когда я вернулся и его затребовал, я нашел в нем тысячу дукатов лишних против тех, что оставались, нашел упоминание дома, где я живу, и некоторые другие загвоздки на мою погибель. Утверждаю, что Климент их не потерпел бы. И брат Себастьяно [дель Пьомбо] может быть тому свидетелем, что он хотел, чтобы я довел это до сведения папы и чтобы нотариус был повешен. Я этого не захотел, поскольку не был обязан делать то, чего не мог бы сделать, будучи предоставлен самому себе. Клянусь, что с моего ведома никогда не получал тех денег, которые упоминаются в названном соглашении и о которых говорил Джанмария, полагавший, что я их получил. Однако допустим, что я их получил, раз я в этом признался, и что я не могу нарушить соглашения. Допустим, что я получил и другие деньги, если таковые там окажутся. И пусть сведут это все воедино и посмотрят то, что я сделал для папы Юлия в Болонье, во Флоренции и в Риме - из бронзы, из мрамора и в живописи - за все время, что я состоял при нем в бытность его папой. И пусть посмотрят, что я заслуживаю. Я заявляю с чистой совестью, что, если принять во внимание жалование, выплачиваемое мне папой Павлом, мне остается получить от наследников папы Юлия пять тысяч скуди. Я заявляю также и нижеследующее: если я получил такое вознаграждение за свои труды от папы Юлия, то это моя вина, если я не сумел с этим распорядиться, ибо, не будь того, что мне дал папа Павел, я умирал бы ныне от голода. Если же верить всем этим послам, можно подумать, что я разбогател и что я ограбил алтарь. И они поднимают по этому поводу великий шум; я сумел бы найти способ заставить их замолчать, но я к этому не пригоден. Джанмария, бывший послом во времена старого герцога [Урбинского], после того, как было заключено названное соглашение в присутствии Климента и когда я вернулся из Флоренции и начал работать для гробницы Юлия, сказал мне, чтобы я, если хочу доставить великое удовольствие герцогу, уходил себе к богу, так как ему нет дела до гробницы, но что ему по-настоящему неприятна моя служба у папы Павла. Тогда я понял, зачем он включил в соглашение упоминание о доме - чтобы заставить меня покинуть дом и самому в него проникнуть в силу этой оговорки. Таким образом очевидно, к чему они клонят, позоря своих врагов и их хозяев. Тот, кто явился теперь^**, доискивался прежде всего того, что у меня есть во Флоренции, желая якобы посмотреть, в каком состоянии находится гробница. Я вижу, что потерял всю свою молодость, привязанный к этой гробнице, и работал над ней сколько мог при папах Льве и Клименте, несмотря на запрет. Слишком большая, непризнанная верность меня погубила. Такова моя судьба! Я вижу, как многие с жалованием в две, а то и в три тысячи скуди валяются в постели, а я с величайшим трудом умудряюсь только беднеть.

^* (Микеланджело вспоминает о договоре, составленном в апреле 1532 г. Джованни Мария (Джанмария) делла Порта, посланником Франческо Мария делла Ровере, герцога Урбинского. Согласно этому договору мастер должен был исполнить собственноручно шесть статуй и заплатить за работу других 2000 дукатов (включая стоимость его римского дома, купленного когда он начал работать над гробницей). Посредником в этих переговорах был Себастьяно дель Пьомбо.)

^** (Тот, кто явился теперь - Джеронимо Тиранно, новый представитель герцога Урбинского (Гвидобальда II).)

Однако, возвращаясь к живописи. Я ни в чем не могу отказать папе Павлу. Буду писать неудовлетворенный и буду делать вещи неудовлетворительные. Я это написал Вашей Милости с тем, чтобы вы при случае лучше могли сказать всю правду папе; а также мне было бы важно, чтобы папа это понял, и чтобы я знал из каких источников питается эта война, которая мне объявлена. Пусть поймет это тот, кому дано понимать.

Слуга Вашей Милости Микельаньоло.

Еще должен вам кое-что сказать, а именно, что этот посланник [герцога Урбинского] утверждает, что я отдавал в рост деньги папы Юлия, и что я на них разбогател, и что будто папа Юлий выдал мне вперед восемь тысяч дукатов. Деньги, которые я получал за гробницу, а именно расходы, произведенные в те времена для названной гробницы, окажутся близкими к той сумме, которая значится в соглашении, заключенном во времена Климента. В самом деле, в первый год правления Юлия, заказавшего мне гробницу, я провел восемь месяцев в Карраре, добывая мрамор, который перевез на площадь Санто Пьетро, где у меня была мастерская сзади церкви Санта Катерина. Далее папа Юлий раздумал делать гробницу при жизни и перевел меня на живопись. Далее он продержал меня целых два года в Болонье за работой над бронзовой [статуей] папы, которая была уничтожена. Далее я вернулся в Рим и состоял при нем до его смерти, держа все время открытый дом, без заказов и без жалования, живя все время на деньги, полученные за гробницу, ибо иных доходов у меня не было. Далее, после названной смерти Юлия, Аджинензис пожелал продолжать гробницу, но в больших размерах. Поэтому я доставил мрамор на Мачелло деи Корви и отдал в работу ту часть, которая возведена в Санто Пьетро ин Винколи, и сделал те фигуры, которые у меня дома^*. В это время папа Лев, не желая чтобы я делал названную гробницу, сделал вид, что хочет построить во Флоренции фасад Сан Лоренцо и выпросил меня у Аджинензиса. Поэтому тот отпустил меня, скрепя сердце, но с тем, чтобы я и во Флоренции продолжал названную гробницу папы Юлия. Илл. 80, 86, 89. Когда я попал во Флоренцию ради названного фасада Сан Лоренцо, у меня не оказалось мрамора для гробницы Юлия и я вернулся в Каррару, и, пробыв там тринадцать месяцев, перевез весь мрамор для названной гробницы во Флоренцию, и построил там мастерскую для работы над ней, и начал работать. В это время Аджинензис послал мессера Франческо Палавизини, ныне епископа Алерийского, меня поторопить, и тот увидел мастерскую и все названные мраморы и фигуры, вчерне отесанные [bozzate] для гробницы и находящиеся там и поныне^**. Илл. 114-148. Увидев это, а именно, что я работал для названной гробницы, живший во Флоренции [кардинал] Медичи, который впоследствии сделался папой Климентом, не дал мне продолжать. Итак я и оставался в затруднительном положении до тех пор, пока Медичи не стал Климентом. Поэтому в его присутствии и было после этого заключено последнее, перед нынешним, соглашение, где было проставлено, что я получил те восемь тысяч дукатов, про которые они говорят, что я отдавал их в рост. И я хочу Вашей Милости покаяться в одном грехе, что, будучи в Карраре, когда я прожил там тринадцать месяцев ради названной гробницы, и когда мне не хватило денег, я истратил на мрамор для названной гробницы те тысячу скуди, которые мне послал папа Лев для фасада Сан Лоренцо, или, вернее, чтобы меня связать. И я с ним поговорил, показав ему свое затруднение и сказав, что я это делал ради той любви, которую я питал к названному произведению, и что за это мне отплачивают невежды, говоря, что я вор и ростовщик, каких не было на свете.

^* (В своем римском доме на Мачелло деи Корви Микеланджело сделал в 1513-1516 гг. статуи "Умирающего раба", "Восставшего раба" и "Моисея".)

^** (Кардинал Аджинензе, после договора 1516 г. ревниво следивший за работой Микеланджело во Флоренции (см. прим. 54), послал туда в мае 1519 г. своего приближенного Франческо Паллавичини. Однако неясно, какие начатые статуи он мог видеть во флорентийской мастерской Микеланджело. Одни исследователи полагают, что это были четыре гигантских раба, начатые, по их мнению, в 1516-1519 гг.; другие отвергают такое предположение, датируя фигуры позже - 1527-1530, 1532-1534 гг. Во всяком случае в данном письме Микеланджело имел в виду эти статуи и "Победу" (ок. 1532-1534), находившиеся в его доме в то время, когда писалось это письмо; после смерти мастера его племянник Лионардо подарил их герцогу Козимо Медичи.)

Я пишу Вашей Милости об этой истории потому, что мне важно оправдаться перед вами, как перед самим папой, которому дурно говорили обо мне, согласно тому, что мне пишет мессер Пьер Джованни [Алиотти], который говорит, что ему пришлось меня защищать. К тому же, когда Ваша Милость увидит, что она сможет замолвить хотя бы одно слово в мою защиту, пусть она это делает, ибо я пишу истинную правду. Перед людьми, не говорю о боге, я считаю себя человеком порядочным, ибо никогда никого не обманывал, а также и потому, что, защищаясь от злых людей, мне приходится иной раз выходить из себя, как вы это сами видите.

Прошу Вашу Милость прочитать эту историю, когда у вас будет время, а также сохранить ее и помнить, что для большей части написанного имеются еще и свидетели. К тому же мне было бы важно, чтобы папа ее увидел и чтобы увидели ее все на свете, ибо я пишу правду, и много меньше того, что есть на самом деле. И я не вор и не ростовщик, но флорентийский гражданин благородного происхождения и сын порядочного человека, а не какой-нибудь проходимец из Кальи^*.

^* (Проходимец из Кальи - посланник герцога, Джеронимо Тиранно, был родом из Кальи, городка близ Урбино.)

После того, как я это написал, я получил послание от урбинского посла, а именно, если я хочу, чтобы пришло подтверждение, я должен привести в порядок свою совесть. Я утверждаю, что он создал себе в душе некоего Микельаньоло из того же теста, которым он сам наполнен.

Продолжая опять-таки все о той же гробнице папы Юлия, я говорю, что после того, как он переменил свое намерение, а именно, делать ее при жизни, о чем уже говорилось, и после того, как прибыли в Рипа кое-какие барки с мрамором, который я уже давно заказывал в Карраре, а я так и не мог получить денег от папы, поскольку он в таком начинании разочаровался, мне для уплаты портовых пошлин понадобилось не то сто пятьдесят, не то, вернее, двести дукатов, которые мне одолжил Бальдассаре Бальдуччи, а именно банк мессера Якопо Галло^* для оплаты портовых пошлин на упомянутый мрамор. А так как в это время приехали из Флоренции каменотесы, которых я выззал для названной гробницы, и из них некоторые еще живы, и так как я обставил дом, подаренный мне Юлием сзади церкви Санта Катерина, кроватями и другим скарбом для людей, занимавшихся более точной каменотесной работой, а также для всего необходимого для названной гробницы, мне показалось, что оставаться без денег весьма затруднительно. И так как папа настаивал, чтобы я продолжал в меру моих сил, я и пришел однажды утром, чтобы поговорить с ним на этот счет, но он одному из своих конюхов приказал выгнать меня вон. А когда некий епископ из Лукки, который видел этот поступок, сказал конюху: "Разве вы не знаете этого человека?", конюх мне сказал: "Простите меня, дворянин, мне было поручено так поступить". Я отправился домой и написал папе следующее: "Блаженнейший отче, меня сегодня утром выгнали из дворца по поручению Вашего Святейшества, посему ставлю вас в известность, что отныне, если захотите меня видеть, ищите меня где угодно, только не в Риме". И послал это письмо мессеру Агостино, из ордена босоногих монахов, чтобы он передал его папе. Дома же я позвал некоего столяра Козимо, который жил со мной и выполнял для меня всякие домашние поделки, и некоего каменотеса, который жив и поныне и тоже жил со мной, и сказал им: "Сходите за иудеем и продайте все, что в этом доме, и поезжайте себе во Флоренцию". И я пошел и сел на почтовых лошадей и отправился по дороге во Флоренцию. Папа, получив письмо, послал за мной следом пятерых всадников, которые догнали меня в Поджибонси часа в три ночи и представили мне письмо от папы, которое гласило: "Как только увидишь настоящее письмо, чтобы ты, под страхом нашей немилости, немедленно возвращался в Рим". Названные всадники хотели, чтобы я ответил, как доказательство того, что они меня нашли. Я ответил папе, что вернусь всякий раз, как этого от меня потребуют мои обязанности; в ином же случае пусть он не надеется когда-либо меня увидеть. Позднее же, когда я уже был во Флоренции, Юлий послал три грамоты Синьории. После последней Синьория за мной послала и сказала мне: "Мы не хотим из-за тебя начинать войны против папы Юлия - тебе необходимо уезжать. И если ты захочешь к нему вернуться, мы составим для тебя письма, настолько веские, что, если он тебя обидит, то обидит этим Синьорию". И так они и сделали, и я вернулся к папе; и было бы слишком долго рассказывать о том, что воспоследовало. Словом, дело это причинило мне убыток больше чем в тысячу дукатов, потому что после того, как я уехал из Рима, из-за этого дела поднялся великий шум к стыду папы, и почти что весь мрамор, который у меня был на площади Санто Пьетро, был разграблен и в особенности маленькие куски, почему мне пришлось снова все восстанавливать. Таким образом, я заявляю и утверждаю, что за убытки и потери мне остается получить от наследников папы Юлия пять тысяч дукатов. И этот человек, похитивший у меня всю мою молодость, мою честь и мое добро, называет меня вором! А недавно, как написано выше, урбинский посол посылает мне сказать, чтобы я сначала привел в порядок свою совесть и что только после этого придет подтверждение от герцога. Прежде, пока он еще не заставил меня сделать вклад в 1400 дукатов, он так не говорил. Во всем том, что я пишу, я могу ошибаться только во времени, в том, что было раньше или после; все остальное - правда, и даже лучше того, что я пишу.

^* (См. прим. 7.)

Прошу Вашу Милость ради любви к богу и к истине, прочитайте все это, когда будет время, с тем, чтобы оно, при случае, могло защитить меня перед папой от тех, кто, ничего не зная, говорит обо мне дурно, и кто, при помощи ложных сведений, представил меня в воображении герцога как великого проходимца. Все разногласия, возникавшие между Юлием и мной, происходили от зависти Браманте и Рафаэля Урбинского, и она же была причиной того, что он не продолжил своей гробницы при жизни, мне на погибель. И Рафаэль имел на то достаточные основания, ибо то, что он имел в искусстве он имел это от меня.