Из "Жизнеописания Микельаньоло Буонарроти". Асканио Кондиви. 1553

...Микельаньоло перестал вскрывать трупы, так как длительное обращение с ними настолько испортило ему желудок, что ни еда, ни питье уже не шли ему впрок. Правда, он расстался с этими занятиями, приобретя столько знаний и настолько обогатившись, что не раз собирался написать на пользу тех, кто хотят посвятить себя скульптуре и живописи, сочинение, трактующее о всех видах человеческих движений, поворотов, а также о костях, вместе с хитроумной теорией, которую он извлек из своей долгой практики. И он это сделал бы, если бы не сомневался в своих силах и был уверен, что сможет достойно и изящно трактовать о таком предмете, как это сделал бы человек, овладевший науками и речью. Я отлично знаю, что, когда он читает Альберто Дуро [Альбрехта Дюрера]^*, все это кажется ему очень слабым, ибо он в душе своей ясно видит, насколько его собственные представления в этой области более совершенны и более полезны. И по правде говоря, Альберто трактует только о мерах и разновидностях человеческого тела, для которых твердого правила установить невозможно, и изображает людей прямыми как палки, не говоря ни слова о человеческих действиях и жестах, что гораздо важнее. А так как он отныне достиг возраста зрелого и преклонного и не думает, что сможет письменно показать миру свою мечту, Микельаньоло с большой любовью подробнейшим образом мне все это разъяснил, о чем я и начал совещаться с нашим общим большим другом, мессером Реальдо Коломбо^**, отменнейшим анатомом и медиком-хирургом, который для этой цели послал ему труп одного мавра, красивейшего и несказанно стройного юноши, и его поместили в Санта Агата, в отдаленной части города, где я проживал и проживаю по сю пору; на этом трупе Микельаньоло показал мне многие редкостные и сокровенные вещи, о которых, пожалуй, никогда больше не узнают, и которые я себе все до одной записал, и которые я с помощью какого-нибудь ученого мужа надеюсь в свое время выпустить в свет на потребу и на пользу всех тех, кто хотят посвятить себя живописи и скульптуре. Однако об этом достаточно...

^* (Речь идет о трактате Альбрехта Дюрера "Четыре книги о пропорциях", впервые изданном в 1528 г. в Нюрнберге и вскоре (1532) опубликованном немецким гуманистом Иоакимом Камерарием в латинском переводе.)

^** (Реальдо Коломбо (1520-1592) - известный врач и анатом, ученик Везалия в Падуе; с 1548 г. жил в Риме; в 1549 г. лечил Микеланджело (см. письмо 61).)

...Микельаньоло посвятил себя смолоду не только скульптуре и живописи, но также и тем областям, которые либо причастны этим искусствам, либо с ними связаны; и делал он это с таким рвением, что одно время чуть ли не вовсе отошел от всякого общения с людьми, ни с кем не встречаясь, разве только с очень немногими. Поэтому иные считали его гордецом, а иные чудаком и сумасбродом, в то время как он не обладал ни тем ни другим пороком, но (как это случалось со многими выдающимися людьми) любовь к мастерству и постоянное упражнение в нем заставляли его искать одиночества, а наслаждался и удовлетворялся этим мастерством он настолько, что компании не только его не радовали, но доставляли ему неудовольствие, поскольку они нарушали ход его размышлений, так как он никогда (как обычно говорил о себе тот великий Сципион) не был менее одинок, чем находясь в одиночестве.

Зато он охотно поддерживал дружбу с теми, из чьих добродетельных и ученых бесед он мог извлечь какие-нибудь плоды и в которых светился хотя бы луч совершенства. Так дружил он с досточтимейшим и светлейшим монсиньором Поло^* ради его редкостных достоинств и исключительной доброты, равным образом, с досточтимейшим моим покровителем кардиналом Криспо - ради того, что в нем можно было найти, помимо многих добрых качеств, редкостную и отменную рассудительность. Он точно также весьма привязался к досточтимейшему кардиналу Санта Кроче, человеку степеннейшему и благоразумнейшему, о котором я много раз слышал от него самые почтительные отзывы, равным образом, как и о досточтимейшем Маффеи, чью доброту и ученость он всегда превозносил. Он любит и почитает всех до одного отпрысков дома Фарнезе ради той живой памяти, которую он хранит о папе Павле, вспоминаемом им с величайшей почтительностью и постоянно именуемом им как добрый и святой старец; точно также великую привязанность питает он к досточтимейшему патриарху Иерусалимскому, прежнему епископу Чезены, с которым он, как человек, весьма расположенный к такой столь чистой и щедрой натуре, долгое время очень близко общался. Поддерживал он также тесную дружбу с моим досточтимейшим покровителем, доброй памяти кардиналом Ридольфи^**, прибежищем всех одаренных людей. Есть и некоторые другие, которых я пропускаю, чтобы не быть многословным, как-то: мессер Клаудио Толомеи, мессер Лоренцо Ридольфи, мессер Донато Джаннотти, мессер Лионардо Малеспини, Лоттино, мессер Томмазо дель Кавальере и другие почтенные дворяне, о которых я подробнее распространяться не стану; наконец, он очень подружился с Аннибале Каро^***, о котором он мне говорил, что жалел, что не познакомился с ним раньше, так как он очень пришелся ему по вкусу.

^* (Монсиньор Поло - Кардинал Реджинальдо Поле, англичанин по национальности, один из деятелей т. н. "Итальянской реформации", духовный наставник Виттории Колонна. В 1555 г. уехал в Англию в качестве папского легата; спустя два года, после ареста его близкого друга, кардинала Мороне, римская инквизиция возбудила и против кардинала Поле судебное дело по обвинению в ереси, прерванное лишь его смертью в 1558 г.)

^** (Кардинал Никколо Ридольфи - ведущая фигура флорентийской республиканской эмиграции, покровитель Донато Джаннотти; внезапно умер, по-видимому, отравленный, в 1550 г. во время конклава, где он выдвигался как наиболее вероятный кандидат в папы.)

^*** (Клаудио Толомеи - поэт, сьенец по происхождению, он в 1526 г. был изгнан из родного города за симпатии к Медичи и жил в Риме. Донато Джаннотти, Томмазо Кавальера - см. прим. 111, 95, 96 к письмам. Лионардо Малеспини - флорентинец знатного происхождения, ставший священником, ученый латинист, с 1540 по 1558 г. жил в Риме. Лоттино - Джан Франческо Лоттини, доверенное лицо и соглядатай Козимо Медичи в Риме; дружеское расположение к нему Микеланджело вряд ли было искренним. Аннибале Каро - секретарь кардинала Алессандро Фарнезе, известный поэт того времени.)

Особенно велика была любовь, которую он питал к маркизе Пескара, влюбившись в ее божественный дух и получив безумную ответную любовь и от нее, от которой он до сих пор хранит множество писем, исполненных чистой и сладчайшей любви, как постоянные излияния этой прекрасной души, поскольку и он писал для нее множество сонетов, талантливых и полных сладостной тоски. Много раз покидала она Витербо и другие места, куда она ездила для развлечения и чтобы провести там лето, и приезжала в Рим только ради того, чтобы повидать Микельаньоло, а он, со своей стороны, любил ее настолько, что я, помнится, от него слышал, что огорчает его только одно: когда он пришел посмотреть на нее, уже отошедшую из этой жизни, он не поцеловал ее в лоб или в лицо так же, как он поцеловал ее руку. Из-за этой смерти он долгое время оставался растерянным и как бы обезумевшим. По просьбе этой синьоры он сделал обнаженного Христа, которого снимают с креста и который, как мертвое тело, предоставленное самому себе, упало бы к ногам своей святейшей матери, если бы два ангелочка не поддержали его на руках. Она же, сидя у подножия креста с заплаканным и страдающим лицом, воздевает к небу широко распростертые руки, со словами, начертанными на обломке креста: "Не думают какою куплен кровью..."^*.

^* (Строка из "Божественной комедии" Данте (Рай, XXIX, 91).)

... Микельаньоло имеет хорошее телосложение, скорее жилистое и костистое, чем мясистое и жирное, но, главное, здоровое от природы, благодаря как телесным упражнениям, так и воздержанию будь то в плотских удовольствиях или в еде, хотя с детства был болезненным и слабым, а в зрелом возрасте болел дважды. Однако за последние годы сильно страдал при испускании мочи. Болезнь эта уже переходила в каменную, если бы он от нее не освободился трудами и заботами вышеназванного мессера Реальдо. У него был всегда хороший цвет лица, склад же его был таков: среднего роста, широкоплечий, в остальном же соразмерно плечам, скорее стройный. Форма той части головы, которая видна в фас, круглая, так что над ушами она превышает полукруг на одну шестую часть. Таким образом виски несколько больше выдаются, чем уши, а уши больше, чем щеки, последние же больше, чем все остальное, так что голову по сравнению с лицом можно считать не иначе, как большой. Лоб в этом повороте четырехугольный, нос несколько вдавленный, но не от природы, а от того, что в детстве некто по имени Торриджано ди Торржджани, человек грубый и надменный, кулаком почти что отбил у него носовой хрящ, так что его замертво отнесли домой. Недаром этот самый Торриджано, высланный за это из Флоренции, кончил плохо. Однако даже в таком виде его нос соразмерен лбу и остальной части лица. Губы тонкие, но нижняя несколько потолще, так что в профиль она чуть выступает наружу. Подбородок хорошо согласуется с вышеназванными частями. Лоб в профиль выступает несколько больше, чем нос, который почти что прямой, если бы не имел по середине небольшую горбинку. Брови редкие, глаза, которые можно назвать скорее маленькими, цвета рогового, но пестрые и усеянные желтоватыми и голубыми блестками. Уши в самый раз, волосы черные, а также и борода, не говоря о том, что в его семидесятилетнем возрасте они обильно усеяны сединами. Борода раздвоенная, длиною от четырех до пяти пальцев и не очень густая, как это отчасти можно видеть на его портретах.