Диалог второй

Собеседники:

Мессер Донато. мессер Антонио, мессер Микельаньоло, мессер Луиджи, мессер Франческо Пришанезе

...Мессер Микельаньоло. Как вы могли видеть, я очень внимательно читал этого поэта [Данте] и до сих пор не находил в творении его ничего, что не было бы, как я полагаю, сказано им обдуманно и вполне обоснованно. И если вы мне покажете хотя бы что-нибудь [иное], я, конечно, признаю, что находился в великом заблуждении.

Мессер Донато. Это мне будет нетрудно сделать.

Мессер Микельаньоло. Прошу вас, назовите.

Мессер Донато. Разве вам не кажется, что Данте заблуждался, поместив Брута и Кассия в пастях Люцифера?

Мессер Микельаньоло. Если вы ничего другого не можете назвать, я останусь при своем первоначальном мнении. Это возражение старое и другие его уже опровергли.

Мессер Донато. Другие, как вы говорите, его опровергли, но если вы его не опровергнете еще лучше, я не откажусь от своего мнения и буду продолжать утверждать, что Данте совершил величайшую ошибку, поместив Брута и Кассия в Ад и в пастях Люцифера за то, что они убили Цезаря.

Мессер Микельаньоло. Что же вы в конце концов хотите этим сказать?

Мессер Донато. Я утверждаю, что Данте совершил величайшую ошибку. Ведь он показал, что он не имел представления об истории и не знал, что Цезарь был тираном их отечества. Действительно, если бы он это знал, он не назначил бы столь тяжкого наказания его убийцам. Во-вторых, он показал, что ему неведомо всеобщее согласие людей, которые в один голос восхваляют, чтут и превозносят тех, кто убивают тиранов ради освобождения своей родины. К тому же он показал, что не ведает о том, что законы во всем мире сулят величайшие и почетнейшие награды, а отнюдь не позорнейшие кары тем, кто уничтожает тиранов...

... Мессер Микельаньоло. Мне не доставит больших затруднений показать вам ошибочность того злостного представления, которое вы себе создали о Данте. Я теперь вполне убежден, что, когда вы сегодня утром и в течение дня утверждали, будто вы не понимаете Данте, вы говорили сущую правду. Ведь вы действительно его не понимаете.

Мессер Донато. Я понимаю только одно, что он поместил Брута и Кассия в пастях Люцифера, а я хотел бы видеть их в самой почетной части Рая.

Мессер Микельаньоло. То, что Брут и Кассий действительно заслуживают те похвалы, которые весь мир им расточает, я разделяю это с вами. Данте же отнюдь не заслуживает того, чтобы вы так о нем отзывались, осуждая его в той мере, в какой вы это делали.

Мессер Донато. Вы утверждаете две вещи, противоречащие друг другу. Ведь с одной стороны вы полагаете, что эти двое заслуженно восхваляются и почитаются, а с другой - вы против того, чтобы я порицал Данте, который их осудил.

...Мессер Микельаньоло. Поскольку, говорю я, Данте все это знал, нельзя предположить, что он не знал, что Цезарь был тираном в своем отечествен что Брут и Кассий убили его по справедливости; ведь законы во всем мире сулят, как говорили и вы, почетнейшие награды тираноубийцам, не говоря уже о том, что можно смело утверждать, что тираноубийцы убивают не человека, а лишь дикого зверя в обличий человека. А так как все тираны лишены той любви, которую каждый по природе своей обязан питать к своему ближнему, у них по необходимости и отсутствуют человеческие чувства, а следовательно, они уже не люди, а дикие звери. То, что тираны не знают любви к ближнему, - очевидно, иначе они не похитили бы чужого добра и не сделались бы тиранами, чтобы господствовать над другими. При этом заметьте, что я говорю о тех властителях, которые суть тираны, а не о тех государях, которые управляют своими государствами в силу древней наследственности или были действительно добровольно избраны сеньорами и правят своим городом с общего согласия. И это я говорю для того, чтобы вы не истолковали моих слов как-нибудь превратно. Таким образом, ясно, что тот кто убивает тирана, не совершает человекоубийства, поскольку он убивает не человека, а дикого зверя. Итак, убивая Цезаря, Брут и Кассий не согрешили. Во-первых, потому, что они убивали человека, которого каждый римский гражданин обязан был по предписанию закона лишить жизни, во-вторых, потому что они убивали не человека, а дикого зверя в обличий человека...

... Однако, скажу вам еще одно: откуда вы знаете, что Данте полагал, будто Брут и Кассий поступили дурно, убив Цезаря? Разве вы не знаете, какие бедствия возникли в мире от смерти Цезаря? Разве вы не видите, какое жалкое получил он наследство в лице чередовавшихся после него императоров? Не лучше ли было бы если бы он остался в живых и осуществил свои замыслы?

Мессер Донато. Замыслы его заключались в том, чтобы его провозгласили царем.

Мессер Микельаньоло. Яс вами согласен. Но разве это не было меньшим злом по сравнению с тем, что произошло? Откуда вы знаете, что он, пресытившись властью, не сделал бы того, что сделал Сулла? А именно, вернул бы свободу отечеству и преобразовал бы государство? Между тем, если бы он это сделал при жизни, разве Брут и Кассий не совершили бы, убивая его, величайшее зло? ...

Тем более, что меня всегда огорчали и беспокоили иные люди, воображающие, что невозможно принести добро иначе, как начав со зла, то есть со смертей; и не думающие о том, что времена меняются, что рождаются новые обстоятельства, что желания обновляются и что люди утомляются, и таким образом очень часто, вопреки надеждам, помимо действий отдельных людей и без опасности для их жизни и рождается то добро, о котором иные всегда мечтали. Неужели вы думаете, что во времена Суллы многие не мечтали о свободе Рима и об убийстве Суллы? Но когда они впоследствии увидели, что Сулла добровольно отказался от диктатуры и восстановил свободу, неужели вы думаете, что они не испытали величайшую радость, увидев, что свобода восстановлена ради мирной и прекрасной жизни каждого гражданина? И всячески не осуждали прежнюю свою мечту об убийстве Суллы? Если бы таким образом Цезарь остался в живых и сделал то, что сделал Сулла, всякий, кто заранее замыслил бы его убить, совершил бы величайшее зло. А потому Данте, быть может, и считал, что Цезарь последует примеру Суллы и, тем самым, полагал, что Брут и Кассий совершили ошибку и поэтому заслужили ту кару, которую он им назначил.

Мессер Донато. Итак, вы закончили вашу проповедь? Конечно она очень хороша и достойна того, чтобы ее записали золотыми буквами. Без сомнения я не премину поместить ее в книжице, которую я составлю из нашей сегодняшней беседы. А сейчас войдем в дом, так как мы уже у его дверей и так как уже вечер; ведь я вообще не собираюсь отвечать на всю вашу болтовню о Бруте. Кассии и Цезаре. В особенности потому, что я вижу, как остальные над нами смеются.

Мессер Антонио. Нам приятно было видеть, насколько вы во время вашего спора разгорячились.

Мессер Донато. Я это прекрасно заметил. И потому не хотел возражать. Вы, мессер Антонио, пойдете с мессером Луиджи, я же пойду с мессером Микельаньоло, так как хочу проводить его до дому. Ведь он у нас старенький и нуждается в такого рода услугах. И если даже он на меня и рассердился, я с ним по дороге помирюсь.

Мессер Луиджи. Мы сегодня целый день рассуждали о Данте. Хорошо было бы, если бы и наши последние слова были ему посвящены. Поэтому мессер Микельаньоло прочитайте нам тот сонет, который вы на этих днях сочинили в его честь.

Мессер Микельаньоло. Я согласен, хотя он не достоин того, чтобы утруждать ваш слух.

Лучистая звезда, чьим озарен 
Сияньем край, мне данный для рожденья, - 
Ей не от мира ждать вознагражденья, 
Но от тебя, кем мир был сотворен. 

Спустившись с неба, в тленной плоти, он 
Увидел ад, обитель искупленья, 
И жив предстал для божья лицезренья, 
И нам поведал все, чем умудрен 

Флоренции, однако, не нужны 
Талант поэта и его созданья, - 
Озлобленной толпе и высший гений - мал. 

Будь я, как он! О, будь мне суждены 
Его дела и скорбь его изгнанья, - 
Я б лучшей доли в мире не желал!

(Перевод А. Эфроса; Girardi, 248, первый вариант).