Веселые "Дымки"

Е. Кошкина и А. Деньшин

На севере нашей страны, в городе Кирове, бывшей Вятке, возле огромных корпусов завода искусственной кожи скромно живет тихая старушка Ольга Ивановна Коновалова. Окрестные ребятишки знают ее как "бабушку с Белочкой". Ольге Ивановне уже далеко за семьдесят, она на пенсии, и если неторопливой старческой походкой выйдет погулять, то впереди нее, как неизменная подруга и спутница, вышагивает маленькая белая пушистая собачка, состарившаяся вместе с хозяйкой.

А было время, еще задолго до революции, когда Ольга Ивановна звалась Олей и часами простаивала возле матери, ловко и ладно лепившей глиняные игрушки. Потом и сама стала их лепить. Нигде, кроме Вятки, нельзя найти таких забавных кукол и зверюшек. Нигде, кроме вятского пригорода - Дымковской слободы,- их не лепили. И поэтому ярко раскрашенные глиняные игрушки именовались вятскими, а иногда и более нежно: "дымки".

- Оля-я! - раздавался крик. - Пошли на "Свистунью"!

Едва проснувшись, Оля ждала этого зова старшей сестры Саши. Ранней весной, или, как тогда, по старому календарю, считали, "в четвертую субботу после пасхи", вся Вятка начинала гулять и веселиться возле Александровского сада. А уж ребята, конечно, оказывались там прежде всех. Они проводили с утра до вечера все три дня этого любимого вятичами весеннего народного гулянья.

На большой площади торговцы загодя установили палатки и балаганы. Под навесами из холстины - обилие товаров: тут и пестрые московские ситцы, и одежда на любое плечо - от мала до велика, и иваново-вознесенские платки с пунцовыми розами, и берестяные бураки и туеса для муки и толокна, и соленья и варенья, привезенные с северных рек - Сухоны и Двины, и великоустюгские сундуки с красивым узором - "морозом по жести", открывающиеся только перед теми, кто знает хитрые секреты запоров.

В самом начале ярмарочной площади важно восседали торговки, продававшие квас из двадцативедерных бочек, пряники, орехи, пареные груши в объемистых глиняных горшках - любимое лакомство вятских ребятишек. В толпе шныряли продавцы свистулек: и глиняных - в виде утушек, барашков, коней,- и деревянных, и оловянных, и жестяных. В эти дни не найдешь человека без свистульки: обычай требовал, чтобы свистели и малыши и взрослые, показывая - вот, мол, вовсю кипит веселье.

Били тугие барабаны и медные литавры возле карусели. Крутили ее в очередь мальчишки, чтобы иметь законное право бесплатно, за свою работу, промчаться по кругу верхом на деревянных конях, слонах и львах, крича, свистя и радуясь, как радовались все дням веселья и отдыха от тяжелой работы. На "Свистунью" съезжались в Вятку не только крестьяне из окрестных губерний, подолгу копившие для этого гроши, но и мастеровые из города. "Протирали глазки" денежкам купцы с чадами и домочадцами, появлявшиеся у Александровского сада около полудня, после позднего подъема.

К оврагу у Раздерихинского спуска подобраться нелегко: толпа, шум, смех. А ведь там - главное развлечение: кидание глиняных шариков.

Рассказывают - и ребят больше всех интересовали такие истории,- что в стародавние времена переселялись сюда люди из Великого Новгорода. Еще только обосновывались они в здешних краях, нередко споря и враждуя с местными жителями. И вот однажды несметная рать черемисов осадила город, называвшийся тогда Хлынов. Жители поняли, что одним им долго не устоять, и послали в соседний и сильный тогда город Великий Устюг гонцов за помощью. Оставалось продержаться до прибытия подкрепления.

В четвертую субботнюю ночь после пасхи кто-то подобрался к крепостным стенам и принялся ломиться в ворота города.

"Опять идут на приступ!" - решили хлыновцы и калеными стрелами встретили врага.

Коротка весенняя ночь на севере. Когда стало рассветать, осажденные увидели, что сражаются с великоустюжанами, торопившимися на помощь. Устюжане же приняли хлыновцев за черемисов, овладевших городом.

Горестно сообщал летописец:

"Своя своих не познаша, своя своих побиша!"

Хлыновцы и устюжане объединились, ударили на черемисов и отогнали их, да так яро сражались, что никогда уже больше черемисы не беспокоили поселенцев.

Несколько жителей Великого Устюга погибло в ночном бою. С воинскими почестями похоронили их у городского Раздерихинского оврага и взяли за правило поминать ежегодно в четвертую субботу после пасхи. Мало-помалу весенний поминальный день хлыновцев-вятичей стал терять свой печальный смысл и принимал все более беззаботный характер: весна - время оживающей природы, пора надежд. Гулять стали уже не только в субботу, но и в воскресенье, а догуливали в понедельник. И так как в эти три дня все старались показать, что они не работают, а тешатся, то запасались свистульками, и неумолчный гомон и свист стоял над ярмарочной площадью. От поминанья воинов-устюжан сохранился только обычай: люди подходили к обрыву у оврага и, по традиции, кидали туда камни. Это напоминало эпизод истории, когда осажденные хлыновцы отбивались от врага.

Такова легенда. В ней заложена историческая правда. Достоверно известно, что в 1418 году устюжане под предводительством боярина Анфала Никитина хотели покорить вятичей, но потерпели неудачу. И Анфал Никитин и его сын Нестор были убиты.

Рассказ об этом передавался из поколения в поколение, стал легендой, понемногу изменялся, и, так как прежней вражды у устюжан и хлыновцев-вятичей не сохранилось, постепенно, через триста лет, они в легенде превратились в союзников.

А в праздник "Свистунью", как считают ученые, перешло многое от очень древних языческих обрядов. Кстати сказать, по славянским понятиям свист отгоняет злых духов, "нечистую силу".

Крепко держался в Вятке обычай праздновать "Свистунью" и кидать камни в Раздерихинский овраг.

Но разве наберешь камней для всего города?

Нашлись предприимчивые люди. Глины вокруг Вятки сколько хочешь. Налепили они глиняных шариков, навели на шариках красные полоски - было бы за что деньги брать! - и открыли торговлю: носили ведрами, а продавали за пару по алтыну (тогда еще пользовались этим татарским названием трехкопеечной монеты).

Во времена Олиного детства изготовлением и продажей глиняных шариков для "Свистуньи" занимался живший в Дымковской слободе Иван Петрович Караваев. Когда-то он и сам лепил, но соблазнился более выгодным занятием: нанял мастеров и стал отливать гипсовые фигурки для тех, кто гнался не за красотой, а за дешевизной. Одних только зайцев Караваев выпускал до шести тысяч в год, а всего свыше пятидесяти тысяч фигур - бюстов царя, разных кукол и зверюшек. Так как спрос на глиняные куклы все же существовал, Караваев держал и кукольниц. Платил он им гроши: за сотню свистулек, например, давал... тридцать копеек.

Ольга Ивановна Коновалова рассказала мне и о своем детстве, и о матери, талантливейшей дымковской мастерице Анне Афанасьевне Мезриной. В книгах о народном искусстве эту фамилию называют с особым уважением.

О Мезриной пишут: "выдающийся народный художник-кустарь", "знаменитая художница", "замечательный и самобытнейший скульптор, делающий единственные в мире вещи".

- А сколько горя она испытала в прежнее время! - скорбно покачивая головой, говорила Ольга Ивановна, - Как мучилась, как ее унижали - и сейчас вспоминать страшно! И больше всех кто? Караваев, злыдень.

Она рассказывала долго, голосом тихим и ровным, только изредка взглядывая на свою собачку Белочку, обиженную непонятным невниманием хозяйки.

- Съездили бы в Дымково, посмотрели, где мы в ту пору жили,- напоследок посоветовала Ольга Ивановна.

Я переправился через реку Вятку и оказался в Дымковской слободе. Внешне всё здесь как в любой пригородной деревне: маленькие бревенчатые дома, украшенные резьбой на карнизах и наличниках окон, палисадники с кустами сирени перед окнами, дороги, раскисшие от недавнего ливня. Чуть ли не в каждом дворе - корова. Босоногие ребятишки бегали и возились на траве, пускали змея, играли в лапту. Но я знал, что во многих домах живут здесь потомки прежних игрушечников, а некоторые из них продолжают лепить "дымки".

С трудом разыскал я двухэтажный дом, где некогда обитал Караваев. Молодежь уже не знала этой фамилии. Но, когда я вошел в дом, оказалось, что здесь еще остались родственники хозяина, а на стене даже висел его портрет.

Расписной глиняный шарик для праздника 'Свистунья'

Как олицетворение былого могущества, рожденного богатством, как тень событий, ушедших в прошлое, смотрел на меня худой старик с длинной седой бородой и седыми, нависшими на лоб космами волос, из-под которых фанатической ненавистью горели глаза-уголья. Караваев умер в 1921 году, девяноста трех лет, ненавидя всех за то, что революция подняла мастериц из бесправия, а его, дымковского владыку, лишила капиталов, нажитых чужим трудом. Он-то считал, что капиталы - результат его труда, его ловкости, его уменья.

Я бродил по комнатам, поднялся на просторный чердак, где хранились никому теперь не нужные вещи вековой давности - какие-то формы, полусгнившие сундуки и короба.

В полумраке пыльного чердака я отчетливо представил и как бы пережил все, что рассказала мне о Караваеве и своей матери тихая "бабушка с Белочкой" - Ольга Ивановна Коновалова.

Лепить шарики считалось женским занятием. Мужчина или "от хозяина" рыбу промышлял, или лес валил и возил, или плотничал. А женщины меж домашними работами катали из глины шарики или лепили грузила для рыбацких сетей, что тоже служило хотя и грошовым, но приработком.

Помнили мастерицы, как в старое время наряжались в богатых семьях девушки на выданье, как важно брали они непривычные для них коромысла с ведрами и напоказ, на красованье перед женихами, шли за водой к пруду. Долго ли для мастерицы-затейницы приладить юбку со сборками, кофту с воланами, нарядный чепец или шляпу на голову! А сделаешь так, глянешь - чем не невеста-водоноска.

Дымковские мастерицы видели и барынь, важно шествовавших по Александровскому саду,- дородных, откормленных, с зонтиками и ридикюлями-сумочками. От пышных проволочных кринолинов, сдерживающих, подобно каркасу абажура, многочисленные юбки с оборками и складками, барыни становились похожи на пестро разукрашенные бочки.

Е. Кошкина. Всадник и 'кормилка'

Иногда в саду появлялись "кормилки" - няньки с купеческими детьми, тоже нарядные свыше всякой меры, в пестрых платьях, в лентах и бусах,- как же, идет пестунья хозяйского наследника! Возле франтих вились кавалеры в ярких сюртуках, по моде того времени - с пышными рукавами и узкими манжетами, в картузах с высокой тульей.

Все эти фигуры, увиденные мастерицами, удавалось вылепить. Так появились игрушки. В смешных фигурках не нужны подробности, но характерные черточки - наряд, движение, настроение,- это подмечалось точно и передавалось ярко, подчеркнуто, с едва уловимой насмешкой.

Не забывали дымковские мастерицы и свой обиход. Лепили они катанье на лодках, грибников, парней-гармонистов. А про свистульки и говорить нечего: тут художницы из Дымкова давали полную волю фантазии - ведь всяких свистулек бывало полно на весеннем гульбище у Александровского сада и каждый хотел сделать занятнее и веселее.

И вот появляются свистульки - лошадки в яблоках, утушки и баранчики, свистульки - гусыни с гусятами, свистульки со смешным скоморохом на индюке и гусе, бараны в ярких штанах с оборкой. Да разве всех их перечислишь?

Каждая мастерица старалась отличиться, перещеголять соседку, выторговать у Караваева на новизне и яркости лишнюю копейку.

Среди всех, однако, выделялись игрушки Анны Афанасьевны Мезриной, Олиной матери.

В нужде жила семья Мезриных. Дед когда-то работал кузнецом, да умер. Отец, Иван Иванович, не жалел сил, стараясь прокормить семью. На перевозе через реку Вятку тянул он канат, переправляя с берега на берег крестьянские возы с овсом и дровами, и... надорвался. Стал тачать сапоги для ребят, но где же в старое время видано, чтобы сапожник, да еще не первой руки, мог свести концы с концами!

Лепить игрушки Анна Афанасьевна научилась от матери. Семи лет ее усадили на скамейку, дали глину и сказали: "Помогай". Теперь Анна Афанасьевна лепила глиняные шарики и куклы для Караваева. Знал дымковский торговец, чем прельстить мастерицу.

Сцена 'У колодца'

Показал на низенькую хибарку-флигелек, бывшую баньку, у себя во дворе и тоном благодетеля разрешил:

- Живи! Работой оплатишь.

Е. Кошкина. Всадник

Мезрины ютились возле караваевских огородов, с опаской поглядывая на богатый двухэтажный дом. Они прятались в своей конурке, когда хозяин, встав, видно, с левой ноги, бушевал во дворе, не зная, на ком бы сорвать злобу. Однажды в такой неладный час заметил он мезринских ребят и закричал:

- Что высыпала, голытьба?! Ты у меня, Афанасьевна, не форси, а не то недолго и со двора долой!

А. Мездрина. Барыня с зонтиком

А уж до форсу ли Мезриным! Быть бы живу. Да и съезжать-то некуда. Разве что на берег, под лодку.

В другой раз к Ивану Ивановичу пришел приятель, сапожник. Караваев строго распорядился:

- Отныне чтоб никаких гостей!

И приказал работнику, возившему игрушечный товар на рынок:

- Наблюдай!

Праздник 'Свистунья'

Анна Афанасьевна, придавленная нуждой, всецело зависящая от скупщика игрушек, боялась людей, а Ивана Петровича Караваева пуще всех: ведь он хозяин! Но лепить игрушки любила. Тут уж ее мир, ее воля. Она изображала барынь, которых видела в Александровском саду, на Московской или на протянувшейся через весь город Николаевской улице, той, что упиралась в остатки древнего Хлынов-града. Лепила вроде бы с шуткой, подчеркивая в своих барынях важность и спесивость, а в кормилках - слепую преданность и бездумность. Иной раз такую смешную куклу сделает, что весь поселок сбежится смотреть. И уж смеху-то, смеху!

А то сидит за столом, хлебает из деревянной плошки квас с луком - обычную еду бедняков,- вдруг положит ложку и скажет мужу:

- Погодь-ка, Ваня, что мне пригрезилось. И начнет лепить.

Под мокрым рядном томилась глина, накопанная в ямах за слободой. Долго месила ее Анна Афанасьевна, добавляла чистого речного песку с Вятки и опять месила. А потом умелыми пальцами брала с соседнего стула кусок этой глины, садилась на скамеечку, примащивала себе на колени доску, вертела, кружила кусок глины, делала его полым, придавала форму тулова для фигурки. Это "ступа". Ручки, ножки, шляпки, зонтики она заготовляла накануне, чтобы получались крепче, а то из-за них куклы осядут, или, как Мезрина говорила картинно, "сомлеют". Глядишь, рождались герои сказки: Иван-царевич и серый волк. Не беда, что серый хозяин леса смахивал на теленка, а царевич - на загулявшего молодца из слободки.

Одна из обожженных, но еще не раскрашенных 'барынь'

Ну как не вылепить и сцену "Свистуньи": стоит за столом продавец, вроде караваевского приказчика, а перед ним барыня с дочкой прицениваются к пяти маленьким, со спичку, дымковским глиняным игрушкам - барыням и баранчикам.

Лепила Мезрина и водоносок, и "кормилок" с детьми, и скоморохов, и гудошников, лепила индюков и гусынь с гусятами. Про некоторые игрушки рассказывала, объясняла:

- Танцы. Кавалеров мало, так барышни сами пляшут одни.

Или:

- Мальчик играет в дудочку, птички поют-распевают, а собака на них лает.

Если игрушка не получалась, Анна Афанасьевна ломала ее, комкала глину, приговаривая:

- Плоха моя водоноска. Ну ее! Сделаю получше.

А если удавалась вещь,- радовалась и восклицала:

- Ишь какая красивая! Залюбуешься!

Лепить свистульки казалось ей сущим пустяком. Возьмет глиняный шарик, раскатает в блин, соединит тонкие края, подровняет, обмажет, пальцем пригладит, да все так ловко, быстро, чтобы глина не подсохла,- вот тебе и лошадка-свистулька.

В игрушках Мезриной ничто не отвлекает внимания от главного. Все, что мастерица хотела изобразить, поражает меткой характерностью: в фигурах - нужная дородность и плавность, складки и оборки на пышном платье будто колеблются ветром; шляпа, самого модного по тем временам фасона, задорно прилажена на голову; руки-крендели забавны, хотя на первый взгляд и просты.

Налепив порядочное количество игрушек - она их "заводила" партиями иногда по пол сотне штук,- Анна Афанасьевна надевала куклы на расставленные палки и высушивала. Затем топила русскую печь и начинала "колдовство": обжиг. Тут надо смотреть в оба, не то беда - недожог или перекал. "Колодцем" уложены дрова, прикрыты ровными поленьями. На них поставлены готовые к обжигу игрушки. Протопится печь, прогорят, осядут, рухнут дрова,- упадут и игрушки. Они уже прокалились и не разобьются,- если, конечно, толково замешена глина, а не то огонь "разорвет" и барынь и кавалеров.

А. Мезрина. Водоноска

Угольными щипцами Анна Афанасьевна вытаскивала кукол из горячей золы, складывала в плетенку и давала остыть.

Наступал черед побелки. Снятое молоко - ни в коем случае не жирное: такое погубило бы всю работу - смешивала с мелкотолченым мелом и в эту "сметану" окунала куклы. Теперь надо поставить их в подходящее место, на сквознячок, чтобы высохли.

Вот и подошла самая главная работа: красить.

Уже заготовлены краски. На сковородке растерты они, все десять: синий ультрамарин, желтый крон и зеленый крон, красный сурик, пронзительно малиновый фуксин, сажа, а также смесь сурика с сажей, дающая коричневый тон, и два ослабленных оттенка - фуксин с мелом, становящийся розовым, и ультрамарин с мелом, превращающийся в голубой. В завершение - золото.

Порошок разведен по-старинному: на яйце и квасе. Все краски - на желтке, а сажа и фуксин для глянца - с белком.

"Спичкой" - отточенной лучинкой,- обмакнутой в сажу, намечены глаза, и обмакнутой в фуксин - рот и два румяных яблочка на щеках. Расписана шляпа, кофта, на юбке полосы и клетчатый цветной узор, кольца, круглые пятна. "Кисти" мастерицы - не что иное, как та же лучина с намотанной на нее тряпкой.

Чем ярче цвета, тем лучше, хотя надо разбираться, что к чему идет, а что с чем спорит. Не думали, что у коня не может быть красных ушей с золотом, зеленых полос или розовых яблок, - важно, чтобы получалось нарядно, весело, задорно.

Когда старшая дочка Саша немного подросла, мать усадила ее за раскраску и сразу порадовалась: красиво выходит у девочки, хотя и минуло ей тогда всего-навсего девять годков.

Исподволь приучалась к мастерству и Оля: лепила, как это делала мать, и раскрашивала, подражая сестре-искуснице.

Но хоть одного корня мастерицы Мезрины, а все же каждая ладила на свой вкус. Анна Афанасьевна любила расписывать поярче, у нее в чести пронзительный розово-малиновый фуксин, да еще рядом с сильной зеленью. На красочных пятнах или между ними она нередко давала штриховку. У Саши сразу проявилось пристрастие к желто-синей гамме, и, хотя краски оказывались не столь ярки, как на игрушках матери, подкупали ее тона особым благородством.

Однажды отец заболел тяжелее обычного. Врачу пришлось отдать скопленные на черный день три рубля. Горько сказала дочерям Анна Афанасьевна:

- Двух сыночков бог прибрал, а то бы вшестером наголодались.

- Попроси у хозяина. Отработаешь,- через силу произнес Иван Иванович.

Робея, пошла Анна Афанасьевна, стала под деревом у калитки - оттуда хорошо видна лестница со второго, хозяйского этажа.

Кто его знает, на что тогда злился Караваев? Под нос себе бурчит, щурится, словно в серый денёк солнце ему глаза слепит. Увидел Мезрину, остановился. Анна Афанасьевна поклонилась низко. Зыкнул на нее хозяин:

- Чего баклуши бьешь, не работаешь?

- Вас дожидалась, Иван Петрович.

- Дождалась. Говори.

Подошел совсем близко к Мезриной, в упор с насмешкой смотрит на нее.

- Муж болеет.

- Ишь барин! С перепою, поди.

- Нет. Надорвался,- не обидясь, терпеливо и робко объяснила Анна Афанасьевна.- Вот я и хотела попросить вас, Иван Петрович, рублей пять не дадите ли. Я отработаю, истинный крест!

- Ой, баба, смела стала! Все вы жулики, и никому я копейки не поверю.

- Есть ведь нечего, Иван Петрович. Христом-богом молю... В помощь.

Караваев, уже сделавший два шага к воротам, резко повернулся и вдруг смачно плюнул.

- Вот тебе моя помощь! - зло сказал он.

Потом так же зло хохотнул, будто хрюкнул, и, не оглядываясь, торопливо ушел.

Анна Афанасьевна стояла как неживая. Слезы обиды и горя текли по ее скуластому изможденному лицу. Она утерлась рукавом и, сгорбившись, зашагала к баньке, где лежал муж, а дочери ждали ломтя хлеба.

И подумайте только - ведь в то время Анна Афанасьевна Мезрина отдавала свои работы на Всероссийскую выставку, а кустарный отдел земства отправлял ее лепные фигурки за границу.

Когда Ольга Ивановна рассказывала мне об обиде, нанесенной матери, прошло с памятного того дня более полувека. Уже и Караваева давно не было в живых, и недобрая память о нем стерлась, а иссохшие, восковой желтизны пальцы старушки дрожали: этого ни забыть, ни простить нельзя.

Не простила в ту пору и Анна Афанасьевна Мезрина. Плакала, расстраивалась.

Горько усмехнулась она, когда пришел к ней вологодский гимназист Алеша Денынин и восторженно сказал:

- Вы не представляете, как я вас уважаю, Анна Афанасьевна! Нам, знаете, в гимназии на уроке рисования задали писать красками ваши игрушки. Мне они чудо как понравились! Я и решил зайти посмотреть на вас. Можно, я сделаю наброски вот с этой группы? Никогда не видел такой игрушки. Это что: Стенька Разин? -

'Олешек - золотые рожки'

Мезрина засмущалась:

- Таких-то я хозяину не делаю. Заругает. Из Нижнего Новгорода приехали, заказали тайно и показывать никому не велели.

- Прелесть! - одобрил юноша и стал делать набросок.

- Не надо, не надо! - всплеснула тонкими руками своими Анна Афанасьевна.

- Да вы не бойтесь,- успокоил ее Алеша,- это я для себя.- И серьезно прибавил: - Вырасту - обязательно про вас напишу, Анна Афанасьевна. Вы заслуживаете известности.

Большая 'Кормилка'

Мезрина невольно провела рукой по лбу: все ей казалось, что несмываемый след горит на лице.

Она закивала головой, говоря с гимназистом, как обычно обращалась с господскими детьми - почтительно, не переча:

- Напишете, Лешенька, напишете!

Не предполагала Анна Афанасьевна, что сбудется все обещанное Алексеем Деньшиным. Он вырос, стал художником и остался верен своей любви к народной дымковской глиняной игрушке. Деньшин жил то в Вятке, то в Петербурге и продолжал зарисовывать лучшие образцы свистушек, дородных " кормилок", расфуфыренных барынь, пестрых индюков и лихих всадников. Больше всего ему по-прежнему нравились игрушки Мезриной. Он часто говорил:

"Перед ее талантом я преклоняюсь".

Кроме того, Алексей Иванович срисовал приглянувшиеся и наиболее характерные работы других дымковских мастериц, особенно Елизаветы Александровны Кошкиной. Он решил издать альбом "Вятская игрушка", который показал бы всю красоту этого народного искусства и помог молодым игрушечникам учиться на лучших образцах.

Трудно оказалось выпустить альбом в ту пору. Только что окончилась изнурительная война. До игрушек ли? Но Деньшина это не смутило. Он не боялся труда - сам перевел рисунки на литографские камни, раздобыл несколько десятков яиц для разведения красок, отпечатал альбом - триста экземпляров - и от руки раскрасил. Только любители и ценители русского народного искусства смогли получить книгу. Но Деньшин считал, что для начала и это хорошо.

Через шесть лет - уже в молодой Советской стране - Алексею Ивановичу удалось выпустить второе издание. Рисунки он опять раскрасил от руки - ведь черная печать не даст точного представления о буйном и радостном цветении красок "дымки". Раскраска требовала и таланта и терпения. Помогать художнику вызвалась его вятская знакомая Катя Косе, студентка консерватории. Для нее это явилось первым шагом в необычное искусство.

Деньшин писал о Мезриной в предисловии к альбому:

"Здесь перед нами в лице ее - художник большого таланта, созданный не школой, не системой, а непосредственно самой жизнью и жестокой борьбой за существование, за нищенский кусок хлеба".

Он старался объяснить, в чем прелесть дымковских барынь, "кормилок" и коней:

"Простота, краткость, выразительность и яркость - таковы требования детской игрушки, они здесь имеются налицо, отсюда - высокая художественная ценность этих игрушек".

Деньшин поклялся возродить совсем было захиревший и погибавший накануне революции художественный промысел. Мало кто интересовался раньше народным искусством, а уж помогать ему никто и не думал. Более дешевые литые гипсовые фигуры вытесняли произведения народного искусства.

Книжки-альбомы Деньшина стали пособием для молодых мастериц. Опытным игрушечникам они тоже оказались полезны, убедив их в том, что любители красоты ценят русское народное искусство.

Алексей Иванович помог создать артель игрушечников. Его выбрали художественным руководителем. И дело пошло! На Всемирной выставке в Париже и на многих других стали появляться веселые "дымки", и авторы награждались дипломами и медалями.

По-прежнему лучшей мастерицей оставалась Анна Афанасьевна Мезрина. Она стала теперь признанной и всеми уважаемой художницей. Никуда-то она до 1933 года не выезжала из родной слободы, а тут получила приглашение в город Горький на слет кустарей. Собралась и поехала. Торжественно от имени советского правительства ей объявили о присвоении звания Героя Труда и назначении персональной пенсии. Старая мастерица могла радоваться: крупнейшие музеи страны считали за честь иметь ее работы и благодарили Анну Афанасьевну, если она соглашалась выполнить заказы. В газетах и журналах часто появлялись статьи о ней, и Мезрина по-детски улыбалась, видя фотографии своих работ. Она придумывала всё новые и новые игрушки.

Но теперь в Дымковской слободе работали и другие талантливые игрушечницы.

Назовем для начала Елизавету Александровну Кошкину. Муж ее рыбачил "от хозяина", то есть ловил рыбу хозяйскими сетями с хозяйской лодки, и получал за это гроши. Игрушечным, "не мужским", делом он не занимался. А жена его лепила и раскрашивала быстро и умело. Кошкина любила изображать разные народные сценки: чаепитие, продажу игрушек на "Свистунье", мастерицу-игрушечницу за работой, охотника в лодке, катанье на санках, ну, конечно, и обычные вятские сюжеты: барынь, кормилок, всадников на лошади, индюков. Раскрашивала она ярко, ставя для контраста синий цвет рядом с желтым, а розовый фуксин - по соседству с зеленым. Иногда тут же пестрила еще и третьим цветом. Любила она насаживать много золота.

Этому же учила и своих семерых детей.

Дочь ее, Зинаида Федоровна,- по мужу ее фамилия Безденежных - тоже одна из самых известных мастериц, участница многих выставок.

Дородная и добродушная, она с улыбкой рассказывала мне:

- Я-то ведь при маменьке сначала только обводочку делала, потом исподволь раскрашивала игрушки, а лепила всё она сама. Во время войны, в сорок втором году, я хоть и замуж вышла, мать меня к игрушкам вернула, заставила лепить. Ничего-то у меня не получалось - не слушается глина, хоть в голос реви. Мать сердится. "Уж будто и не умеешь". Ей-то, мастерице, кажется, и трудного тут нет. Я аж заплакала: обидно. Но не сдаюсь. Расспросила мать, пригляделась. Вечером все лягут спать, а я за стол да за глину.

З. Пенкина. Мать-героиня

Леплю да ломаю, леплю да ломаю, слезами кроплю игрушки. И ведь научилась! Правда, даже после маменькиной смерти завистницы болтали: "Это Зина не сама лепит, ей на десять лет хватит игрушек, слепленных матерью". Но, как увидели своими глазами, что умею лепить, тогда поверили. А я скоро узнала, как нашу игрушку ценят. В ту пору эвакуировали к нам из Ленинграда театр оперы и балета. Приходит к маме артистка: "Вы Кошкина?" Мама говорит: "Я". Артистка ей: "Ведь я вас хорошо знаю". Мама смутилась: "Извините, не помню что-то". Артистка улыбается: "Ни я вас никогда в жизни не видела, ни вы меня, но по игрушкам мне отлично известны Мезрина и Кошкина. Уезжая из Ленинграда, собирались мы в спешке, я из вещей почти ничего не взяла, а дымковские игрушки оставлять не захотелось - очень я их люблю, ценю и сильно к ним привязалась. В дороге краски пообтерлись. Нельзя ли их подновить? А еще лучше, если несколько новых игрушек сделаете. Уж если мне такое счастье выпало и я попала на родину дымковской игрушки". Одним словом, упросила артистка. Мама ей говорит: "Я слеплю, а дочь раскрасит". Между репетициями и спектаклями артистка часто приходила к нам смотреть, как мы работаем. Кончилась блокада, она все игрушки в вату уложила, запаковала и увезла в Ленинград. А с нами прощалась - плакала.

Да, не зря артистка говорила добрые слова о Кошкиной.

Алексей Иванович Деньшин писал об этой мастерице:

"У нее свой собственный стиль, большая четкость образа, стремление к миниатюре, к яркому, простому пятну и окраске".

А Деньшин без оснований никого не хвалил.

Умерла Елизавета Александровна Кошкина восьмидесяти двух лет. Ее дело продолжают не только дочь Зинаида Федоровна Безденежных, рассказ которой я привел, но и жена сына, Евдокия Захаровна Кошкина, большая любительница мастерить нарядных курочек и индюков.

Зоя Васильевна Пенкина тоже прекрасная мастерица. Рука у нее уверенная, фантазия неистощимая, способность к раскраске несомненная. В последнее время она старалась придумать что-нибудь новое, современное. Особенно удалась ей "Мать-героиня". Как будто бы это и прежняя кормилка. Но нет, не барское дитя она несет, а собрала вокруг себя свою семью, гордится и старшими сыновьями - кавалерами, и дочерями-подростками, и теми, кто в куклы играет, и близнецами на руках. Превосходная, яркая вещь! Она в старых традициях, но вполне современная.

А вот как сложилась судьба Кати Косс, которая помогала раскрашивать картинки в альбомах о вятской игрушке. Вышла Косс замуж за художника Деньшина. И так ей полюбилось искусство игрушечниц, что она оставила музыку, которой собиралась заниматься, и стала лепить и раскрашивать водоносок, кормилок, коней. После смерти мужа Екатерина Иосифовна Косс-Деньшина руководила артелью. Отлично зная все традиционные образцы, она с большим изяществом и сейчас лепит и раскрашивает барынь и кормилок. Ее длинноногие кони полны прелести, а таких всадников, задорных и озорных, кроме нее, не может лепить никто.

Веселую "дымку" делают сейчас в Кирове, в мастерской Художественного фонда. Молодые мастерицы Зоя Чарушина, Аня Шихова и другие учатся у тех, кто завоевал своими работами большую известность в нашей стране и за рубежом. "Дымки" были показаны на выставках в Москве, Париже, Лондоне, Брюсселе и еще многих, многих городах. Счета нет призам, дипломам и медалям, которые получили здешние художницы.

Когда вы увидите на какой-нибудь выставке или купите в магазине для украшения своего дома нарядную, веселую "дымку", то вспомните: не всегда мастерицы из вятской заречной слободы пользовались почетом и уважением. Немало горя испытали в прежнее время такие люди, как Анна Афанасьевна Мезрина.

Но ничто - ни нужда, ни оскорбления и унижения - не могло заставить их бросить любимое искусство. Подлинные художники надеялись на лучшее. И они дождались, что вся страна, весь мир оценил талантливые произведения, как это и предсказывал Алексей Иванович Деньшин.