В. В. Павлов. Герман Васильевич Жидков в Палехе

Когда я думаю о Германе Васильевиче Жидкове, то чаще всего вспоминаю Палех, его леса и речку Люлех, дом с березами в конце села, где жил Герман Васильевич, вспоминаю церковь в Палехе с ее стройной остроконечной колокольней, видной издалека. Вспоминаю и рябины осенью по бокам от шоссе из Иванова в Шую. И тогда становится понятным и особенно близким замечательный художник и поэт Иван Иванович Зубков, воспевший именно палехские рябины, ибо всякое подлинное искусство всегда идет от правды.

Именно эту правду с первых же дней своей жизни в Палехе и оценил Герман Васильевич в искусстве палехских мастеров. Это было в середине 30-х годов, когда создавали свои большие ценности И. М. Баканов и И. И. Голиков, И. В. Маркичев и А. В. Котухин, Н. М. Зиновьев и И. И. Зубков, Н. М. Парилов и А. А. Дыдыкин, Ф. А. Каурцев, Н. А. Правдин, П. Д. Баженов и другие. Все эти и многие другие палешане тех лет были чрезвычайно различны и многообразны по стилю и воплощению художественного образа. Одних увлекал больше цвет, других графика. Но при всем их различии существовала и некая общность, объяснявшаяся наличием канонов, стилистических установок и приемов письма, как в древнерусской живописи. Не понимавшие и не принимавшие палехской живописи, ничего не видели в этом искусстве, казавшемся им окостеневшей иконографией и искусственно наигранными приемами. Любившие по-настоящему искусство Палеха видели кроме традиционного обличья и его подлинную основу, его правду, по-разному раскрытую каждым отдельным мастером. Вот эта задача, стоящая перед каждым исследователем искусства Палеха, и увлекла Германа Васильевича, назначенного в 1937 году директором формировавшегося в то время палехского музея.

Вспоминается, как зимой того же года профессор Юрий Владимирович Сергиевский, игравший в то время большую роль в музейном отделе Наркомпроса, сказал мне однажды: "Мы организовываем художественный музей в Палехе. Как Вы думаете, подошел бы для этой цели Жидков?" Я тотчас же передал это Герману Васильевичу, и он выехал в Палех для ознакомления с делом. Назначение Жидкова было на редкость удачным и абсолютно отвечавшим его характеру.

Будучи видным исследователем древнерусского искусства, Герман Васильевич уже в те годы занимался народно-прикладным искусством и понимал его прелесть. Следовательно, он бесспорно мог принести пользу в организации музея в Палехе, тем более, что его влекло уже музейное дело, которое он любил и глубоко понимал. Лучшим доказательством тому несколько позднее явилась плодотворнейшая деятельность Германа Васильевича на посту заместителя директора по научной части Третьяковской галереи. Наконец, следует отметить подлинный организаторско-административный талант Жидкова, который, я бы сказал, был каким-то врожденным его свойством.

В первую же весну пребывания Германа Васильевича в Палехе мы с Ю. В. Сергиевским поехали его навестить. Сергиевского интересовали перспективы палехского музея, я хотел познакомиться с искусством Палеха на месте, с его мастерами, их думами и чувствами. Хотелось, конечно, и поохотиться.

Стояли последние дни апреля, те пленительные дни в году, когда стеклянеет по-особенному чистый воздух, когда ясны и прозрачны дали, а лес, еще не зеленеющий, тонок и графичен. Всю дорогу от Шуи до Палеха наша лошадь шла шагом. Мы часто слезали с телеги и шли пешком, наслаждаясь весной, покоем и тишиной. Въехали в Палех вечером. Германа Васильевича дома не застали, он проводил занятия с художниками. Как у человека по-настоящему делового, его рабочий день был всегда строго распределен. Он много отдавал сил занятиям с мастерами старшего и среднего поколения - уже прославленными мастерами Палеха и с таким же вниманием относился к молодежи. Его уважали и те и другие, все считались с его авторитетом и все ценили приобретенные знания.

Герман Васильевич был настоящим руководителем - таким, каким и должен быть всякий подлинный воспитатель большого и сложного коллектива художников. До начала 30-х годов таким руководителем Палеха был Анатолий Васильевич Бакушинский, с середины 30-х годов - Герман Васильевич Жидков.

Каждый из этих двух этапов развития искусства Палехской артели имел свою специфику и свои трудности. Бакушинский был одним из создателей - в прямом смысле этого слова - нового искусства Палеха. Задача же Жидкова заключалась в правильном руководстве большим коллективом первоклассных мастеров с уже установившимися вкусами и взглядами на искусство, глубоко и творчески воплощавшими традиции большого искусства, уходившего корнями в древнерусскую художественную культуру.

У нас много говорят и пишут о проблеме традиции и новаторства - проблеме исключительно актуальной для искусства Палеха. Теоретически вопрос для всех ясен. Традиция не есть натуралистически точное копирование старого, хотя бы и большого искусства, но творчески живое его переосмысление. И тем не менее это, казалось бы, ясное положение не принималось и до сих пор не принимается во внимание многими искусствоведами при оценке и анализе искусства палехских мастеров классического довоенного периода.

Герман Васильевич с первого же дня своей работы в Палехе не только увидел это творческое начало в осмыслении традиции художниками Палеха, но увидел и глубоко отличный художественный образ, стиль и почерк у каждого из этих мастеров. И тут проявилась очень ценная его черта в работе с мастерами: Герман Васильевич никогда не навязывал своей точки зрения, никогда не отдавал предпочтение одному художнику по сравнению с другими. Он был человеком большого такта и всегда умел правильно оценить то или иное дарование, хотя бы и не отвечавшее его личным вкусам. Именно за эту черту Жидкова особенно уважали палешане.

Кроме лекций по общей истории искусства, Герман Васильевич постоянно вел индивидуальные беседы с художниками, и думается, что именно эти беседы были им больше всего нужны. Как сейчас вижу: встретились Герман Васильевич с Иваном Ивановичем Голиковым, стоят и разговаривают. Очень выразительна фигура всегда подвижного, очень живого Голикова. Видно, что разговор идет о каких-то важных для него вопросах. Герман Васильевич, напротив, спокоен и сосредоточен. Каждая его лекция или даже разговор при случайной встрече всегда были глубоко продуманы. Это не значит, что он был мало эмоционален. Напротив, сколько интересных мыслей, впечатлений и тонких чувств было высказано Германом Васильевичем во время наших многолетних блужданий на охоте по лесам, лугам и болотам. Но это сугубо эмоциональное восприятие всегда находилось в полной гармонии с мыслью, что особенно ценно и для художника и для ученого. Герман Васильевич умел правильно угадать и прочесть потаенные искания художника, а поэтому и направить его по нужному пути, ни в какой, однако, мере не вмешиваясь и не искажая этих исканий. Он понял огромное дарование Голикова и его безудержное чувство декоративности, он глубже всех ценил прозрачную чистоту цвета и спокойной линии в живописи И. В. Маркичева, он всегда любовался лирическими пейзажами И. И. Зубкова, палехской классикой мудрейшего И. М. Баканова и неожиданными мотивами по-своему понятой древней геральдики в искусстве Д. Н. Буторина. Как-то раз он мне сказал: "Посмотри на композицию охоты у Буторина. Как много в ней от сасанидского искусства!"^* Кстати, немногие, вероятно, знают, что Герман Васильевич в дни своей юности с увлечением занимался сасанидским искусством, написал о нем работу, по достоинству оцененную академиком И. А. Орбели.

^* (См. также: А. В. Бакушинский. Искусство Палеха. М., 1934, стр. 141. )

Герман Васильевич Жидков (1903-1953)

Здесь мы подходим еще к одному, очень существенному вопросу при разборе палехского искусства. Много писалось и говорилось о влиянии античного искусства (на образы Маркичева) и восточного, в особенности персидской миниатюры, на многих мастеров и т. д. Подобного рода рассуждения требовали и требуют, однако, существенных поправок. Теория влияния, особенно распространенная в 20-х и 30-х годах, теряла всякое значение с ростом советской науки, искавшей истинные законы диалектического развития исторического процесса. В связи с этим, естественно, отпадали всякого рода суждения о прямом воздействии, скажем, искусства итальянского Ренессанса или персидской миниатюры на искусство Палеха. Влияние никогда не было и не могло быть фактором, но в процессе развития общественного сознания обращение тех или иных художников к тем или иным мастерам или явлениям прошлого естественно.

Большая заслуга Бакушинского заключалась в том, что он первый связал искусство палехских лаков с художественным наследием древней владимиро-суздальской культуры и правильно поставил вопрос о преемственности нового Палеха с его старой художественной культурой XVIII - начала XIX веков. Эту проблему дальше развила и углубила Мария Александровна Некрасова в ее превосходной книге "Искусство Палеха"^*. Развивал этот вопрос и Г. В. Жидков и не только в своих исследованиях, но и в художественной практике, работая с мастерами Палеха в 30-х годах. Я хорошо помню, как много привозил Герман Васильевич книг и всякого рода иллюстрационного материала, расширяя кругозор мастеров. Работал он с палешанами и в московских музеях. Герман Васильевич умел показывать произведения искусства, умел и подсказывать художникам Палеха те образы, которые давно ими вынашивались.

^* (М. А. Некрасова. Искусство Палеха. М., 1966.)

На многих мастеров Палеха, конечно, влияли и другие художники и целые явления прошедших эпох. Но подчас трудно установить, откуда могла появиться, например, такая необычная, своеобразная композиции, как "Ратмир у стен волшебного замка" А. А. Дыдыкина^*.

^* (См.: М. А. Некрасова. Искусство Палеха, стр. 171.)

Герман Васильевич был прав, избрав темой для своей книги поэзию Пушкина в искусстве Палеха^*. Пушкину были посвящены лучшие и самые вдохновенные произведения палехских мастеров. Достаточно назвать такие широко известные композиции, как: "Бесы" И. П. Вакурова, "Сказку о царе Салтане" А. В. Котухина, "Три чуда" И. В. Маркичева, "Бахчисарайский фонтан" И. М. Баканова, "У лукоморья дуб зеленый" Д. Н. Буторина и другие. Названные здесь произведения, созданные в пятилетие между 1931 и 1935 годами, украшают музей в Палехе. Именно в эти годы руками Жидкова создается палехский музей, полно и чрезвычайно разносторонне показывающий замечательное советское искусство нашего века.

^* (Г. В. Жидков. Пушкин в искусстве Палеха. М., Изогиз, 1937.)

У Германа Васильевича дома, всегда на определенном месте, лежал альбом для рисования. В любое время палешане брали этот альбом и оставляли свой рисунок на память. Обложку к этому альбому сделал безвременно погибший на войне П. Д. Баженов. Герман Васильевич очень любил этого художника и предрекал ему большое будущее. Я думаю, что Жидков и в данном случае не ошибался. Шкатулка на мотив "Цыган" Пушкина (1931) и в особенности композиция "Чурило Пленкович" (1934) свидетельствовали о своеобразном романтизме этого большого художника^*.

^* (См. иллюстрации к книге М. А. Некрасовой, стр. 187-191.)

Самым близким из мастеров Палеха был для Германа Васильевича Иван Васильевич Маркичев. Разбирая его композицию "Три чуда" из "Сказки о царе Салтане", Жидков назвал ее "лирико-монументальной". О фигуре же царевны-лебеди из этой композиции писал: "В ней нет нарочитой изощренности, манерного изящества - благородная простота присуща спокойной и величавой позе женщины, ее плавному и легкому движению". И еще: "Пробела золотом, написанные с тонкостью, на которую и в Палехе способен только И. В. Маркичев, с исключительной четкостью лепят форму, придавая ей чуть ли не скульптурно-воспринимаемую трехмерность"^*. Из собственной коллекции палехских вещей Герман Васильевич тоже, пожалуй, больше всего любил круглую коробочку с известной композицией Маркичева "Жницы". Действительно, все в ней совершенно: и плавные, круглящиеся линии силуэта и плотные, чистые краски и тонкий, музыкальный ритм движения. В какой-то мере эти черты отвечали и живому облику Маркичева, этому крепко сложенному, всегда спокойному и мудрому человеку. Спокойным он оставался и на охоте. В первый же мой приезд в Палех я не застал его дома. Он с вечера ушел на глухариный ток и утром вернулся с добычей. (В те годы глухари пели в каких-нибудь двух километрах от села.) Токующих глухарей писали многие мастера Палеха, но только Маркичев решил эту композицию как художник и охотник с убедительным реализмом и в то же время не теряя декоративной условности. Молодой охотник подскакивает к токующему глухарю. Солнце взошло, и первые лучи озарили лес. На высокой сосне распелся глухарь, он широко, веером распустил хвост, и все его оперение играет сине-зелеными отливами. Герман Васильевич часто любовался коробочкой с этой композицией.

^* (Г. В. Жидков. Указ. соч., стр. 56, 66.)

Мы много и часто говорили о русской поэзии. Герман Васильевич любил и хорошо знал поэзию XVIII века. Тонко ценил лирику Пушкина и Тютчева. Из современных поэтов любил читать Маяковского и Хлебникова. Но больше всего и чаще всего читал Блока.

Каждое большое искусство правдиво и по-своему отражает мир, по-своему обобщает видимое и, следовательно, вводит собственные условные формы и приемы изображения. Формы эти, воспринятые палешанами из древнего наследия, незаметно и гармонично сливаются с родной природой. Мысль эту о соотношении реального и условного в искусстве Палеха хорошо выразил Бакушинский, разбирая композиции Баканова. "Реальный облик мира, - писал он, - Баканов ищет и находит прежде всего в пейзаже. Античные лещадки и горки незаметно переходят в косогоры родных оврагов и глинистых речных берегов. Декоративные деревья и травы перерождаются в среднерусскую растительность. Появляются елочки, сосны, березы. Среди них силуэт стройной палехской церкви"^*.

^* (А. В. Бакушинский. Указ. соч., стр. 160.)

Сказанное о Баканове относится ко всем мастерам Палеха и, конечно, больше всего к Ивану Ивановичу Зубкову. Мы много думали и говорили об этом с Германом Васильевичем, когда ходили на охоту или по грибы. И постоянно вспоминались строки Блока: "И березки и елки бегут в овраг, И все так близко и так далеко, Что, стоя рядом, достичь нельзя".

Прошли годы... Но помнятся гениальные слова Блока. Живым встает облик Германа Васильевича и родная природа в искусстве палешан.