КУКРЫНИКСЫ

Уже много лет мы являемся свидетелями необычайного явления в искусстве. В двадцатых годах нашего века появился художник, который быстро достиг высокого мастерства в области рисунка, создал великолепные, необычайно острые по форме, композиции, колориту полотна, выполнил серии превосходных иллюстраций к произведениям мировой, русской и советской классики и, наконец, достиг непревзойденных в нашем веке высот в области сатирического видения мира... Молодого художника поддерживал великий пролетарский писатель... Ему доверял сделать эскизы и костюмы к своей пьесе крупнейший поэт нашей эпохи, а спектакль по рисункам юноши поставил один из талантливых режиссеров советского театра. Его первую большую картину в эскизах благословил корифей русской живописи; кроме того, еще на заре становления таланта юного мастера окружали и пестовали лучшие из лучших представителей нашей художнической школы той поры, самые разные и тем не менее значительные. Молодой человек был дерзок с первых шагов, обладал большим запасом энергии, юмора и, главное, желанием работать. Словом, уже полвека, как мы не уставу удивляться таланту, а порою (я не боюсь этого слова) гению и непревзойденному трудолюбию этого нашего современника, творчество которого не раз было удостоено самых высоких оценок. Беда одна: никто никогда не зрел в лицо этого замечательного живописца, графика, декоратора, скульптора, сатирика, хотя все знали отлично его имя. Никто (кроме него самого) никогда не видел, как он создает свои картины, хотя иногда попытки проникнуть в тайну его творчества предпринимались и досужие фоторепортеры пытались изобразить этот колдовской процесс. Но все это было далеко от той волшебной реальности, которая сложилась путем соединения изумительных качеств, самых разных черт, поистине поражающих своей многогранностью.

Кто он, этот мастер?..

В стенах Академии художеств в Москве была открыта большая выставка художников - Михаила Куприянова, Порфирия Крылова, Николая Соколова, посвященная полувековому творческому пути этого единственного в истории искусства союза трех мастеров, создавших четвертого художника - Кукрыниксы. Экспозиция пользовалась огромным успехом у зрителей, часто у входа стояла длинная очередь желающих попасть на выставку и увидеть замечательные работы этого уникального коллектива.

Как спаялось, как родилось это непревзойденное содружество?

Что это? Обычное соавторство?

Нет! Сотворчество трех равных талантов, результатом которого являлось рождение замечательных произведений. Это содружество начиналось еще в годы учебы во Вхутемасе...

Вхутемасовцы... Их отличает особая, гордая радость причастности к этому дому - Вхутемасу и той поре становления нашего искусства. Сколько я ни беседовал с мудрым и прямым Дейнекой или с обаятельным и тонким Пименовым, со своеобычным и острым Нисским, всегда меня поражали их немеркнущая лю­бовь, восторг перед теми днями их молодости. И не только потому, что юность всегда кажется золотой сказкой. Нет. Это было суровое, порою голодное вре­мя... Но что волновало тогда будущих корифеев наше­го искусства? Яркость. Свежесть. Смелость начинаний. Рисковое, порою безудержное желание творить... От­рицать и утверждать. А главное - бескомпромиссность и честность всех начинаний. Были ошибки, глупости, промахи. Но не это было главным. Главным было - дерзание. И поэтому вхутемасовцы получили заряд, которого каждому хватило почти на всю жизнь. Это были поистине новые люди нового времени - Дейнека, Пименов, Нисский, Ромадин, Чуйков, Вильяме, Гончаров, Кукрыниксы... И многие другие. Их вклад в дело нашей культуры несомненен и огромен.

Буревые зори двадцатых годов. Звонкие голоса юного Советского государства. Порыв народа первой Страны Советов в стремлении к миру, стройке. Неизбывное ощущение радости бытия дало силы, открыло новые имена в молодом искусстве той поры... Художники яростно спорили и неустанно искали пути для отражения наступившей нови. Немало смутного и наносного сопровождало эту зарю рождения новой красоты. Немало пустозвонов и смутьянов сокрушали «старое», опрокидывали каноны, не предлагая, по существу, ничего взамен. Однако ни «пролеткульты», ни иные свергатели Рафаэля и Пушкина не одержали конечной победы... Грохот и шум, поднятые ими, в конце концов уступили дорогу истинно здоровым силам нашего искусства, и сегодня мы принимаем с восторгом свежее и яркое творчество художников, отразивших в своих полотнах становление первой в мире Страны Советов...

«Когда попадаешь на выставку Кукрыниксов, прежде всего хочется сказать, что это художники, свято выполняющие свой патриотический долг перед Родиной, творчеством своим представляющие передовую эстетику и этику наших дней» - эти слова, написанные замечательным советским графиком Дмитрием Стахиевичем Моором почти полвека назад, живут и сегодня.

Большие художники глубоко и своеобычно видят мир, окружающий их. И они с годами все острее, острее зрят свет и тени жизни. Чувствуют меру добра и зла.

Правда, не каждому дано быть бойцом. Иные воспевают красоту пейзажа и тем отрицают уродство. Другие показывают прекрасного Человека, прелесть радуги бытия и тем утверждают победу света над мраком. Но есть в мировой литературе и искусстве мастера, активно вторгающиеся своим творчеством в окру­жающую их жизнь, отрицая, бичуя зло, обнажая язвы порока. Таковы Гойя, Домье, Хогарт, Федотов, Перов... Они умели находить грани бытия, в которых наиболее зримо предстает уродство зла... Язык этих художников, форма их мастерства отличались тем удивительным чувством меры, которое давало им возможность, бичуя зло, утверждать добро.

Данте и Микеланджело, Сервантес и Гойя, Хогарт и Свифт, Бальзак и Домье, Гоголь и Федотов, Некрасов и Репин, Маяковский и Кукрыниксы. Человечность их великого творчества заставляет нас забыть о некотором гротеске в лепке формы, которую допускали эти мастера литературы и искусства во имя великой цели - правды жизни, во имя победы света!

Есть рубеж, когда суровый реализм переходит в открытую сатиру. Таковы Свифт и Хогарт, Рабле и Домье, Салтыков-Щедрин и Кукрыниксы, Но это ни­сколько не снижает напряженности, силы и качества формы выражения их талантов.

Колдовская сила сатирической лиры была присуща многим великим поэтам. Мы де можем себе представить Данте или Пушкина, Некрасова или Уитмена без яростных строк, обличающих мучающую их неправду.

Масштабность видения… Вот что отличает Кукрыниксов. И этим объемным зрением, позволяющим им отражать поистине необъятные по контрасту явления, они обязаны во многом Горькому и Маяковскому - чистоте и ярости горьковского реализма, не знавшего компромиссов с совестью, всегда алчущего правды; звучности гулкой и звонкой лиры Маяковского, терзаемого болями и радостями нового века. Они, эти два писателя, поддерживали молодых художников советами и дружеской помощью.

Поддержка... Как ее иногда не хватало многим, многим талантам. Твердая, добрая рука старшего друга, учителя, не барственная опека, а умное слово, совет и, главное, требовательная, но реальная помощь определившемуся дарованию...

Еще один немаловажный вопрос.

Живопись и графика - не противоречат ли они друг другу?

Не ошибка ли некоторых замечательных графиков, что они столько сил отдали живописи? Ведь известно, что Доре, например, извел уйму времени и энергии, Создавая огромные живописные полотна, ныне вызывающие лишь чувство недоумения...

Нет! Тысячу раз нет...

Скорее всего, Кукрыниксы последовали по пути Оноре Домье, который с годами все больше писал маслом. И сегодня трудно сказать, кто более велик - Оноре Домье-живописец или Домье-график. Велик весь Домье, Художник-гражданин. Человек, отдавший всего себя людям, делу Свободы и Правды.

Но не просто, очень не просто сочетать вершины графики и живописи. Для этого надо иметь огромный запас прочности в мастерстве, а главное - наполненность образного строя души.

Однако вернемся к выставке произведений Кукрыниксов, сумевших разговаривать со зрителем языком живописи, иллюстрации, плаката, сатиры...

Нет возможности описать всю эту экспозицию, занявшую выставочные залы Академии художеств. Зайдем в центральный зал, где экспонировались четыре картины.

«Таня»...

Деревня Петрищево... Кто знал до января 1942 года эту точку на земном шаре?.. Но весть о подвиге юной москвички Зои Космодемьянской, о ее трагической гибели облетела весь мир... Кукрыниксы были потрясены... Всего несколько десятков километров отделяло место события от столицы.

Вот рассказ художников:

- Машина шла на запад. Под колесами была земля, побывавшая в плену. Равнина. Снега, снега... Ощеренные крыши изб. Пустые, зияющие глазницы окон..,и кресты, березовые кресты. Около каждого - заметенная вьюгой каска... Петрищево... Мы постучали в одну из изб... Скрипнула дверь. На пороге стояла пожилая женщина. Лицо серое, изможденное. Она долго слушала наш рассказ о желании создать картину о гибели Зои и просьбу помочь увидеть людей, места, связанные с подвигом юной партизанки... Узкая тропинка привела нас в маленький дом. Кухонька. Русская печь... Здесь изверги измывались над Зоей. Вмиг перед глазами предстала глухая декабрьская ночь. Дрожащий свет фонарей. Скрип снега под босыми ногами Зои... Жутко, страшно было повторять этот путь. Нескончаемыми казались извилистые завьюженные тропы. Пустыри, Пожарища, Обугленные черные головешки... Площадь. Здесь свершилась казнь. Из сугроба торчал остаток виселицы. Отступая, фашисты спилили ее... Месяц, нескончаемый долгий месяц висел оледеневший труп героини.

Как из тумана, выплывали из мглы времени страшные часы мучений, пыток, издевательств над беззащитной девушкой-партизанкой.

...А когда утром, обессилевшую от пыток, босую, повели Зою на казнь, все увидели ее, прямую, тонкую, как березка. Гордую. Непобежденную...

Фашисты согнали на площадь народ. Окружили солдатами. Глумились. Но в миг, когда за всей этой жалкой и жуткой суетой наступила немая тишина, все увидели сияющие, страшные своей опаляющей правдой глаза Зои, услышали голос девушки, полный веры в победу:

- Мне не страшно умирать. Я умираю за свой народ, и это счастье.

Когда железная метла войны вымела гитлеровцев,

за пустой разрушенной школой у тонкой русской березки похоронили Зою.

Потрясенные художники стояли у маленького холмика из еловых веток...

...Перед поездкой в Петрищево Нестеров говорил живописцам: «Полюбите вашу Таню, и вы сделаете все...» Любовь и ненависть - вот ключ этой картины. Всмотритесь в холст. С каким эпическим спокойствием раскинулась русская земля под снежным покровом. Торжественно, печально лежит белый саван зимы, окутав поля Подмосковья. Низко повисло свинцово-серое небо. Застыли от стужи березы... Застыли от горя женщины, дети, старики.

Три шага... Три шага босых ног. Один по снегу. Второй на подставленный венский черный стул... Третий на скрипучий пустой ящик, неловко взгроможденный на другие два ящика из-под консервов... Три шага в бессмертие... На глазах палачей простая московская девушка как бы стала мраморной.

Еще миг... Скрипят под ногами пустые ящики. Звучат лающие чужие слова... Снега, снега, снега... Как кричит воронье! Мамочка, мама... Нет, так нельзя уходить. «Бейте фашистов, не бойтесь их!» - прорезает тишину голос Тани...

Вера... Сокровенное озарение духа, которое приходит к человеку как итог убежденности в правоте своего дела. То, что рождало и рождает массовый героизм советских людей...

Великая тайна, зовущаяся на Западе «русской загадкой», которую не могли постичь видные политики Европы и Америки, есть не что иное, как святое умение советского народа любить и ненавидеть, верить в общее любимое дело.

«Бегство фашистов ив Новгорода».

Новгород... Гарь... Багровые сполохи. Горький дым пожарищ. Белогрудые истерзанные храмы, Руины. Рваное железо. Зияющие остовы куполов. На снегу - черные от копоти гиганты. Их бронзовые руки воздеты к небу. Они призывают к мщению за кровь людей, за поруганные святыни, за слезы матерей. Они повержены, эти великие образы истории Руси. Но не побеждены! Они живы. Страшны в гневе черты Петра Первого, Пушкина, Суворова. Изуверы опоганили Новгородский кремль. Разрушили древние стены башен. С педантизмом размонтировали памятник «Тысячелетие России». Пронумеровали аккуратно все фигуры монумента - хотели увезти в рейх, в логово нацизма... Все, все, казалось, сделали враги, чтобы сокрушить славу народа, которого не дано было им победить. Разбили фрески. Разорили собор. Спалили тысячи старинных бесценных книг. Хотели стереть с лица земли саму северную твердыню на Волхове, мечтали заставить забыть о самом существовании славян, когда-то побивших на льду Чудского озера тевтонских псов-рыцарей. Не вышло!

Жуткая картина разрушенного Новгорода поразила художников. Они стали писать этюды. И вот здесь, на пепелище, родилась мысль создать полотно. Запечатлеть трагедию войны.

Новгород. Первые дни 1944 года... Мечутся, трусливо пригибаясь, фашистские тати по чужой земле. В руках бандитов - чадящие факелы. Ревет яростное пламя, пожирая древние стены. Низко стелются зловещие клубы дыма. И посреди всего этого адова хаоса - София. Святыня Руси, собор, семь столетий назад осенивший стяги Александра Невского на ратный подвиг и встретивший могучим звоном колоколов великую победу... Я слышу этот Древний благовест, слышу клики народа, голос Невского... Врагу не сгубить славу России. И восстанет из пепла Новгород... Воспрянет краса собора... Воет лютый пожар. Скрипит, стонет снег под коваными сапогами нелюдей, жутких и жалких перед величием вечной славы чужой для них страны. Суд истории близок. Они обречены. И никакие фразы, никакая ложь не оправдают чудовищных злодеяний фашизма.

В картине изображен хаос, кошмарный по чудовищности акт разрушения. Но, несмотря на всю мрачность происходящего злодеяния - ведь мы становимся свидетелями трагедии гибели святыни народа,- все же, несмотря на это, холст Кукрыниксов заставляет нас верить в конечную победу света над мраком. Среди опустошения и смерти, глушащей все живое, мы как бы слышим слова: «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет» - такова историческая правда, звучащая в этом полотне, так найдены масштабные соотношения, композиционный строй этого огромного холста, такова сила веры в победу, заложенная в это произведение. «Вы стали всемирно известной силой в международной солидарности людей, в их общей ненависти к фашизму и борьбе за его разгром. Пусть одобрение мира дает вам еще больше уверенности и силы»,- писал художникам в год начала создания «Бегства фашистов из Новгорода» Рокуэлл Кент.

«Конец. Последние дни гитлеровской ставки в подземелье рейхсканцелярии».

Крах. Провал. Тупик... В зловещей мгле бункера, озаренной мертвенным светом, мечутся персонажи кровавой трагедии. Все сходило им под грохот маршей, под топот парадов. Все казалось покоряюще величественным в призрачном блеске успеха, достигнутого ценою позора целой нации...

Берлин. Май 1945 года. Мрачное подземелье рейхсканцелярии, выстроенной в дни, когда сапог фюрера подмял под себя Европу... Стратегия чингисханов, построенная на коварстве, вспоенная кровью миллионов, тактика ужаса и блефа рухнула, похоронив под обломками своих творцов.

Конец... Все перекосилось в этом крысином загоне. Грозный грохот советских армий достиг забетонированной дыры, ямы с убранством из роскошных картин, драпировок, мебели. Вот истинное лицо этого капкана, созданного руками «завоевателей мира»... В этом неумолимая диалектика истории, не прощающая никогда фальшь и ложь громоподобных, но временных побед злодеев и лжецов, в какие бы наряды они ни рядились...

Время, неумолимое время отсчитывало мгновения бытия. В картине «Конец» царит миг тишины... Может быть, только отдаленный рокот канонады создает тот немолчный гул рока, от которого не уйти. Но в этой тугой и душной атмосфере подполья, ямы, волчьего логова явственно слышен бой часов, отсчитывающих оставшиеся минуты жизни рейха...

Бьют неумолимые часы времени. Пора платить по счету, господа!

Душно Гитлеру, он хочет распахнуть китель, другая рука пытается остановить дрожь бетонной стены. В бессильной злобе скрючены пальцы генерала, вперившего безумный взор в мрак безысходности. Безвольно повисла рука спящего пьяного офицера. Отстукивают секунды нервные пальцы эсэсовского убийцы... Ходит ходуном, горит земля над головами злодеев... Тупик... Конец бесславный, позорный и жалкий. Еще посверкивают железные кресты, блестят погоны, кокарды с орлами - остатки пустого, зловещего маскарада... Но... брошена телефонная трубка. Упал стул. Смята, сдернута скатерть... Безнадежность и страх животный, тупой охватил этих недавних вершителей судеб... Расплата - вот что видит каждый из персонажей этого неподражаемого по жестокой правде полотна...

«Обвинение» - последняя из четырех картин центрального зала выставки Академии художеств СССР. Нюрнбергский процесс. Развязка. Позорный финал мирового фашизма. Огромный зал темен. Лишь бледное мерцание большого полотна-экрана... В кровавом мраке шевелятся чудовищные лики вождей нацизма. Резкий свет ламп выхватывает из тьмы зловещие маски и рядом в голубом мареве трупы невинно убитых, их тысячи... тысячи... Жертва и палачи - вот смысл композиции. Она звучит как обвинительный акт фашизму.

Сотни людей ежедневно проходили по залам выставки художников Кукрыниксов... Огромный полувековой труд мастеров поражал воображение зрителей. Перед ними как бы разворачивалась история жизни нашей планеты, освещенная светлым умом и горящим сердцем художников... В их работах раскрыта пылкая любовь к Родине и вся непримиримая ненависть к ее врагам.