И. К. Стулов. Мои встречи с Музеем народного искусства

Крепко держась за руку дедушки, я поднимался по красивой, широкой лестнице, устланной ковром. Перед нами раскрылись большие резные дубовые двери и я, восьмилетний крестьянский мальчик, впервые переступил порог Музея народного искусства. "Вот походи, посмотри тут, а я скоро приду",- сказал мне дедушка.

Я растерялся, вокруг меня все, как в сказочном дворце. Осторожно, с удивлением и восторгом хожу среди множества красивых вещей. Чего только тут нет! Мне очень понравились расписные с резьбою саночки. Мысленно я представил катание зимою с наших крутых богородских гор - вот бы лететь как по воздуху с одной на другую в таких саночках!

Вдруг кто-то мягко взял меня за локоть. Я обернулся. Маленькая аккуратная женщина в черном платье, с высоким белоснежным воротником стоит возле меня и улыбается - добрая волшебница Фелицата Николаевна! Тихо, ласково говорит: "Смотри, Ваня, какой возок-то, как он окован, какая на нем резьба, а по резьбе - роспись. А грабли с кудрями, как и валек". "У нас кудрявые-то любят, их на ярмарке лучше берут",- осмелев, говорю я.

Фелицата Николаевна ведет меня по большим просторным залам: "Все, что ты видишь здесь, все это создано золотыми руками нашего народа, его умельцев". Я слушаю и смотрю: перед глазами пылает ярким полымем хохлома, мелькают рязанские вышивки, резные с росписью прялки, хитроумно кованые светцы, токарные многосемейные матрешки, бирюльки, ковры с затейливыми узорами, подносы с веселыми и яркими букетами полевых цветов, крохотная мебель и самоварчик с посудой из серебра. "Дуги-то с какой выдумкой порезаны, а роспись на них светится, горит цветами, радугой. А лошадку в какой сарафан одевали: серебряными пуговками да планочками украшали",- показывает мне и рассказывает Фелицата Николаевна.

- Хоть и лошадка-то наша кормилица, только немногие ее запрягают в сбрую-то серебряную - все больше ездят на мочальных.- Это говорит вдруг появившийся возле нас дедушка. Когда он подошел, мы и не заметили.

Прошли мы еще раз по этому дому-сказке. Дедушка поблагодарил Фелицату Николаевну за интересный рассказ и пригласил ее к нам в деревню по хорошей погоде приехать. А в дороге и дома долго шли у нас с ним разговоры обо всем виденном.

Вспоминаю я это посещение, и мелькает передо мной день за днем жизнь нашей деревни.

1910-й год... Не у всех и не всегда хватает хлеба в семье. Нужда заставляла уходить в город на заработки или промышлять в долгие зимние вечера дома, всей семьей, создавая нехитрые "забавы" и "затеи", кто что. А некоторые, увлекшись, забывались, находили радость в этом труде.

Музей очень помогал и выручал таких "забавников". Часто к ним в деревню приезжали работники музея: Баруцкий Владимир Иванович, Сухова Фелицата Николаевна^*. Она запросто приходила в дома к мастерам. Бывала и у моего дедушки. Энергичная, быстрая. "Летает, а не ходит, идет - ветром обдает", - говорил дедушка. Она вдохновляла мастеров на новые "задумки" в работе. Принесут, бывало, мастера в магазин при музее свои изделия, выставят перед Фелицатой Николаевной все рядками, в рост, по спинкам (зверей или домашних животных). Посмотришь - красиво! Разнообразные, каждый в своем виде - конь, олень, барашек, коровка, овечка, собачка. Все по размерам делились на шесть номеров, а самые маленькие считались нулевыми - китайская мелочь.

^* (В. И. Баруцкий - крупный специалист, товаровед магазина Кустарного музея, Ф. Н. Сухова - специалист по народной игрушке, продавец этого же магазина.)

Баруцкий, высокий с крупными чертами лица, внушительный, долго и внимательно все рассматривал. А если какая новая задумка проходила удачно, при вторичном приезде встречали словами: "Что же так долго? Не успел еще наверное тогда до дому доехать, а мы уже все продали; работай еще".

Владимир Иванович не любил на вещах большие плоскости, не убранные резьбою. На петухе, курице, аисте, например, требовал убранство шеи и грудки графической резьбой. Он говорил, что такие плоскости идут только под раскраску для щепного товара и не брал эти вещи в магазин - "еще руки занозишь". Сбывался весь этот "щепной товар" в Загорске.

Нередко мастер попадал между двух огней - товароведом и художником. Баруцкий требовал то, что нужно покупателю, а Николай Дмитриевич Бартрам любил сочность среза по дереву и игру плоскостей на вещи. Николай Дмитриевич - художник, один из основателей музея, работал творчески с мастерами, искал и подбирал для них различные пособия; при его участии появились в ассортименте богородской резьбы стрельцы, ополченцы, фигура Ивана Грозного, Наполеон на коне, выезды в упряжках на летнем и зимнем ходу. Бартрам давал мастерам старинные лубочные картинки и иллюстрации, которые были близки по характеру рисунка и решения к богородской резьбе. У Николая Дмитриевича был интересный и своеобразный прием: когда смотрелась новая вещь мастера, закроет рукой место с излишеством резьбы и спросит: "Без этого можно обойтись? Как, вещь не проиграет?" - "Можно!" - отвечает мастер.- "Ну, вот и хорошо, сделайте, пожалуйста, так". А тут и Владимир Иванович, увидя "нелюбимую" большую плоскость, подскажет, какую порезку пустить попроще.

Бывали случаи, когда вещь получалась у мастера многодельная, сложная или еще недодуманная. Молча смотрели художники на нее, и только Николай Дмитриевич, чтобы не огорчать окончательно автора, мягко скажет: "Оставь ее у меня, пусть постоит, а я подумаю над ней, посмотрю..." Такое отношение пробуждало желание думать и работать.

Помню, художник Борис Николаевич Ланге, суровый и строгий на вид человек, порой резко отмечал те или иные недостатки, но его любили и почитали кустари за острый глаз, и рисовальщик он был хороший. Это ему богородцы обязаны созданием великолепной тройки "Генерал Топтыгин". Он выполнил ее в рисунке на нескольких больших листах с повторениями во всех ракурсах. Какое это было событие! До Ланге кони и возки были плоские, однообразные, маловыразительные. Борис Николаевич вложил в тройку стремительное движение и красоту, свойственную только русской тройке, в его рисунке чувствовалось знание материала.

Помню, как все собрались и рассматривали эти огромные листы. Всем миром тогда поручили вырезать эту тройку мастеру Михаилу Алексеевичу Пронину.

Когда "Тройка" была готова, привезли ее в музей. Посмотрели художники и сказали: "Хорошо!". Борис Николаевич Ланге строго указал, что еще можно сделать лучше, изменить, поправить. Художник Евгений Григорьевич Теляковский похлопал по спине Пронина и сказал ласково: "Не обижайся на нас, Михаил Алексеевич, мы хотим, чтобы было еще лучше. Ты сам это понимаешь, ну и постарайся добиться своего".

Ланге - автор ряда вещей в керамике, был и хорошим педагогом; многие художники прошли у него основательную школу рисунка. Теляковский вел в музее разделы: кудринскую резьбу, Хохлому, Федоскино и Жостово. Автор ряда работ, тоже прекрасный педагог, любящий народное искусство, он всегда искренне и бескорыстно отдавал все свои мысли-задумки ученикам; это несомненно отразилось на творчестве многих его воспитанников, с успехом выступающих сейчас на всех выставках.

С детских лет моих, бывая с дедом в музее, я помню, как начинал работать молодой тогда, но дружный и деятельный коллектив музея, созданный при активном участии Бартрама. Люди, одетые в широкие синие блузы, внимательно и приветливо встречали каждого. "Ну, чем вы нас порадуете, есть что-нибудь новенькое, да?!" Загорались при виде интересной работы, обсуждали ее с увлечением. Бережно и с любовью относились к народным талантам, растили их, как садовник цветы.

Народ это понимал. И старики, и молодежь, и дети собирались в Москву в музей всегда торжественно, мылись в бане, стриглись, одевали все, что было лучшего, и ехали со своими творениями к художникам в музей, как в храм на праздник.

С тех пор навсегда осталось в моей душе стремление познавать радость творчества, желание учиться и служить своим искусством народу. В наши дни современному человеку, которому Великий Октябрь принес новую жизнь, нельзя проходить равнодушно мимо прекрасного, мимо тех творений, которые создал и создает наш народ.