Красноречивые в безмолвии

Среди картин Ван-Дейка, извлеченных из затопленной штольни, были такие шедевры портретного искусства, как "Мария Кларисса с ребенком", где с необыкновенной тонкостью переданы светящиеся тихим довольством глаза матери и оживленный наивным интересом взгляд младенца. Был здесь и сдержанно-строгий "Портрет мужчины в черном"^*, написанный в черно-серо-коричневой гамме раннего Ван-Дейка. Был здесь и поздний портрет Генриетты Французской, жены Карла I, изысканно-блеклый, в перламутровых, светлых тонах. Была и известная картина, изображающая трех старших детей Генриетты и Карла, - золотые печальные краски осени в сочетании с жемчужно-серыми, будто подернутое туманом осеннее небо над увядшей листвой^**.

^* (Копию с этого портрета, написанную в XVII веке, можно увидеть в Киевском музее западного и восточного искусства.)

^** (Ван-Дейк написал несколько портретов детей Карла I. Один из них хранится у нас в Ленинградском Эрмитаже.)

Ван-Дейк. Портрет Марии Клариссы, жены Яна Вовериуса, с ребенком

Ван-Дейк. Трое старших детей Карла I Английского

Уже одних этих бесценных творений достало бы, чтобы навсегда запомнилась известняковая шахта Покау-Ленгефельд.

Но из черного зева появлялись всё новые и новые...

Четыре большие алтарные картины Антонио Аллегри Корреджо заставили нас на время забыть о Ван-Дейке: все они, как и рубенсовская "Вирсавия", написаны на досках, и только особая прочность старых грунтов и масел не позволила им погибнуть сразу. Но что ждет их в дальнейшем? Удастся ли сохранить сияние этой кипуче-радостной, цветущей живописи?

Младший современник Рафаэля, работавший в стороне от центров тогдашней жизни, в тихой церковно-монашеской Парме, основавший там свою школу, Корреджо прожил всего сорок пять лет. Писал он медленно, с величайшей добросовестностью и вниманием к технике и почти не имел помощников. Кроме фресковых росписей в пармских церквах, он оставил лишь около тридцати пяти картин. Эти четыре - лучшие из созданных им.

А лучшая из лучших - "Святая ночь".

Корреджо. Святая ночь

Никакими словами нельзя передать впечатление, какое производит свет в этой картине. Не видно никаких посторонних источников, кажется, будто сам младенец излучает ослепительное теплое сияние, - и в этом, как ни странно, нет ощущения чуда: настолько жизненна вся картина, настолько веришь счастью матери, для которой и впрямь родное дитя сияет ярче солнца.

Она нежно склонилась над ним, в то время как служанка, стоящая слева, зажмурившись, заслоняется ладонью от слепящего света.

Этот жест, на редкость естественный, полный живого движения, необычайно усиливает воздействие картины, оттеняя спокойную, ласковую позу матери.

Фигуры двух пастухов - юноши и старика - также просты и жизненны: они списаны с излюбленных мастером смуглых ломбардских крестьян.

Корреджо был одним из первых в том покуда еще не изведанном искусстве светотени, которое позднее оказало сильнейшее влияние на живопись; впервые в этой картине свет не только помогает выявить форму, но и становится частью содержания.

Но не только светотень, а и первооснова искусства - рисунок был сильной стороной Корреджо. Он обладал совершенным умением рисовать людей. Любой жест, любое движение, изгиб или поворот человеческой фигуры - все было ему доступно. Он рисовал с такой щедрой легкостью, что под конец жизни даже будто щеголял своим необыкновенным умением, - это заметно в одной из последних его картин - "Мадонне со святым Георгием".

Мы рассматриваем эту сочную, жизнерадостную, но чуть манерную, чуть слишком нарядную сцену, где все течет, струится, движется, - и тут новое событие отвлекает нас от Корреджо: наконец-то найден "Динарий кесаря".

Тициан. Динарий кесаря

Тициан. Динарий кесаря

Тициан. Картина после извлечения из затопленной штольни, справа - после реставрации в Москве. Деталь

Эта небольшая, размером семьдесят пять на пятьдесят шесть сантиметров, картина лежала в дальнем, сплошь залитом водой конце школьни, и вот результат: глубокие длинные шрамы рассекли сверху донизу красочный слой, как бы отмечая ход продольных слоев дерева ("Динарий" тоже написан на доске).

Кое-где в глубине рубцов обнажился грунт. Вся поверхность между рубцами покрыта сетью мелких трещинок...

Наталья Ивановна Соколова притрагивается к орнаментальной раме картины, - размокший серый левкас^* прилипает к пальцу. Она отдергивает руку, будто обжегшись, и молча покачивает головой.

^* (Левкас - смесь мела с клеем, служащая для изготовления лепных украшений на рамах. Что касается рамы "Динария", то она, в отличие от других рам дрезденской коллекции, была не позолочена, а расписана, повторяя рисунок шкафа, в который была когда-то вделана картина.)

Вскоре первые полоски-бинты ложатся на самые глубокие раны. Постепенно они покрывают матово-бледное лицо Христа с его спокойным, полным душевной силы взглядом. Покрывают они и медно-смуглое, изрытое лицо фарисея - бугристый нависший лоб, хрящеватый нос, серьгу в оттопыренном ухе... Проходит еще несколько минут, и вот уже видны только руки: узкая, желтовато-бледная, с длинными тонкими пальцами, и другая - узловатая, темная, цепко сжимающая монету.

"Отдавайте кесарю - кесарево, а божье - богу" - слова, вычеканенные на этой монете, были девизом герцога Альфонсо д'Эсте, заказавшего картину Тициану. Но для художника предложенная тема стала лишь поводом для того, чтобы выразить мысль, гораздо более глубокую и важную.

Можно и не знать, не помнить содержания притчи о динарии кесаря. Можно не помнить ни вопроса, заданного Христу фарисеем: "Платить ли подати кесарю?", ни ответа, ставшего герцогским девизом. Суть картины вовсе не в этой евангельской прописи, провозглашавшей мнимую независимость церкви от государства.

Столкновение правды с ложью, прямоты с лицемерием, спокойного достоинства с корыстной хитростью - вот ее истинное, общечеловеческое, всегда живое содержание. Оно не требует пояснения словами: если б даже случилось так, что осыпалось бы, погибло бы все, кроме этих двух рук, то и они продолжали бы говорить о том, о чем так внятно, с такой покоряющей силой говорит вся картина - каждым своим штрихом, звучанием всех своих красок.

Вот, быть может, наиболее ясный, наиболее чистый пример того, что есть живопись - "красноречивая в безмолвии своем"^*.

^* (Вазари.)